Двойные игры адвоката - Наталья Борохова

Серебровская быстро решила все формальности. В школе ее попытались остановить, остудить пыл, воззвать к голосу рассудка. Там едва не вспыхнул скандал. Учительница русского языка уходила посередине учебного года! Ей не было замены. Ее просили выждать установленный законом срок. Но она словно с цепи сорвалась.

– Аркаш, они грозят испортить мне трудовую книжку, – жаловалась она.

– Плюнь ты на эту книжку, – смеялся он. – Она тебе больше не понадобится.

Но под натиском жены все-таки сдался и вмешался в ситуацию, решив проблему за один визит к директору.

– Не знаю, о чем вы думаете, Екатерина Андреевна, – говорила потом директриса, когда Катя пришла забирать из школы документы. – Но мне кажется, вы совершаете очень серьезную ошибку. Неужели вас не ценили в школе? Оставить место педагога для того, чтобы стать обычной домохозяйкой, на мой взгляд, полная глупость. У вас даже детей нет. Чем, ради всего святого, вы намерены заниматься?

– Я собираюсь писать книги, – ответила Серебровская, гордо задрав подбородок. В конце концов, о чем там думает эта директриса, давая советы, которые никому не нужны? – Я намерена публиковаться.

– М-да? – ответила бывшая начальница, глядя на нее сквозь очки. – Но вы бы могли творить ваши бессмертные произведения, не бросая работу педагога. Вы думали, что будет, если ваши труды окажутся никому не нужны?

Серебровская даже мысли подобной не допускала! Что это значит – окажутся не нужны? Она чувствовала в себе огромный потенциал и готова была разорваться от переполнявших ее идей. Эта старая цапля с проницательным взглядом, должно быть, просто завидует ей, потому что у Кати есть возможность оставить работу и посвятить себя тому, что ей нравится больше всего, а у нее такой возможности нет.

– Я все обдумала и приняла решение, – гордо объявила она.

– Ну что ж, – сухо ответила директриса, протягивая ей документы. – Тогда у меня нет причины вас задерживать. Конечно, я могла бы воспротивиться такому внезапному уходу, но мне уже звонили из городского отдела образования с просьбой не чинить препятствий.

Екатерина уходила из школы вся в предвкушении новой заманчивой жизни. На крыльце она остановилась, постояла немного, слушая, как звенит звонок на очередную перемену. Ей стало немного грустно, ведь работа в школе, какой бы трудной она ни была, никогда не казалась ей скучной, бесполезной и монотонной. Она прожила в школе немало светлых и звонких лет, но впереди у нее был лучший период жизни, который она посвятит мужу и книгам. Она встряхнула головой и почти весело сбежала с крыльца.

Следующий день оказался для нее странным. Ей никуда не нужно было с утра бежать, некуда торопиться. Она повалялась в постели лишний час, с удовольствием ощущая, что все ее заботы ушли и ей не нужно составлять тематические планы, проверять школьные сочинения и готовиться к очередному родительскому собранию. Она совершенно свободна! От осознания полного и безграничного счастья Катя пару раз крутанулась в кровати, затем вскочила на ноги и поспешила на кухню. Сварив себе кофе, она в чем была, в ночной рубашке в мелкий розовый цветочек, засела за стол. Пододвинув к себе чистый лист бумаги и чашку с кофе, Катя уставилась за окно. Была ранняя весна. И с утра моросил нудный дождь, превращая выпавший снег в кашу. Серебровская только порадовалась тому, что ей нет нужды сегодня идти по лужам в школу. Она могла целый день провести в своей теплой уютной квартире, не высовывая носа на улицу. Это ли не счастье? Она стала делать заметки на листе бумаги, фиксируя идеи, которые роились в голове, как беспокойные пчелы. Только раньше она откладывала их на потом, но вот наконец настал тот час, когда их можно было выпустить на волю.

Аркадий застал ее вечером с ворохом исписанных бумаг и перепачканным чернилами подбородком. Он был немало озадачен тем, что его законная половина встретила его в ночной рубашке. Было неясно, то ли она вообще не одевалась сегодня, то ли уже готовилась ко сну. Другой неприятный сюрприз ждал его на кухне. Изучив пустое нутро кастрюль, он обнаружил, что ужин по какой-то неизвестной ему причине не приготовлен. Жена со смущенной улыбкой сказала:

– Прости, Аркаш. Я и не заметила, как прошел день. Если хочешь, я быстренько пожарю тебе яичницу.

Он посмотрел на ворох бумаг, прижатый чашкой с недопитым кофе, и только покачал головой:

– Но Лев Толстой, мне кажется, все-таки чем-то питался.

На следующий день она постаралась исправить свою оплошность. С утра сбегала на рынок, принесла домой полные сумки продуктов, сварила борщ, приготовила жаркое, прошлась по квартире с тряпкой. Когда она села за стол, положив перед собой бумагу, то с ужасом поняла, что в голове нет ни одной мысли. Вернее, голова была стерильна, как чистый лист бумаги на столе. Промаявшись пару часов, Катя почти с радостью услышала звук шагов за дверью и скрежет поворачивающегося в замочной скважине ключа. Сегодня муж был ею доволен и, отведав сытный ужин, улегся перед телевизором, щелкая пультом. От нечего делать она села рядом. Они смотрели какую-то несмешную юмористическую передачу, а когда пришло время, отправились спать. Гася ночник, Катя недоуменно отметила про себя, что успела сделать за этот день гораздо меньше, чем тогда, когда работала.

Так потекли дни, похожие друг на друга, как близнецы. Утром она бегала по магазинам, днем готовила, убирала, стирала, гладила. Во второй половине дня находила пару часов для составления набросков будущего шедевра. Весну сменило лето. За ним незаметно подоспела осень. Глядя на листву, раскрашенную в пестрые цвета уходящего лета, Катя загрустила. Наступала пора, когда дети идут в школу. Она всегда любила последние дни августа и первые дни сентября, заполненные суматохой и радостным настроением праздника. Отдохнувшие и загоревшие за лето, дети и их родители были рады вновь увидеть друзей, учителей. Катя и сама когда-то была частью этого праздника. Но теперь, впервые за несколько лет, испытала ощущение гулкой пустоты, когда поняла, что ей не надо спешить ни в институтскую аудиторию, ни в кабинет русского языка и литературы на третьем этаже. Ей никто не звонил, никто ее не поздравлял, никто и не вспоминал, похоже, о ее существовании. Ее школьные коллеги пару раз приходили к ней в гости, но разговор сам собой иссякал. Ей нечего было рассказать им, кроме новых рецептов приготовления домашнего варенья. Им же нечего было поведать ей, кроме некоторых школьных сплетен. С наступлением нового учебного года общение и вовсе оборвалось. Им было некогда.

– Ну, ты, поди, рада? – спросил ее с улыбкой муж, когда с удовольствием уминал за обе щеки приготовленный ужин. – Тебе нет нужды возвращаться на эту школьную каторгу. Твои подружки, между прочим, продолжают тянуть лямку. Не всем так везет.

Катя скромно промолчала. Муж посчитал бы ее чокнутой, если бы она вдруг сказала, что ее тянет на эту «каторгу». Что она вовсе не против бежать в школу ранним утром, ежась от зябкой сентябрьской прохлады. И совсем не возражает стоять у доски и объяснять детям правила правописания безударных гласных, а на занятиях литературного кружка придумывать со старшеклассниками новый финал к «Анне Карениной». Вместо этого она чувствовала, что превращается в пустое место, теряет ощущение собственной значимости. Конечно, в их доме теперь царил образцовый порядок, все петли к полотенцам были пришиты, раковины начищены до блеска, обед из трех блюд томился на плите. Муж после первых проявлений восторга стал относиться к ее стараниям спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся. Домой он возвращался поздно, ужинал и ложился на диван возле телевизора. На ее попытки поговорить только отмахивался: «Прости, Катюша! Устал как черт, ты не поверишь». Она замолкала и уединялась в своей комнате.