Человек безумный. На грани сознания  - Виктор Тен

Ю. Семёнов приводит множество случаев разбивания черепов, которые трактует как факты каннибализма среди членов первобытного стада, хотя, если подходить пунктуально, каннибализм требует специального подтверждения. Не каждый случай раскалывания головы мог быть связан с желанием съесть родича, это могли быть случаи спонтанной агрессии, которые почему-то носили массовый характер в определенный период филогенеза. Еще в 1940 г. Ф. Вейденрейх сделал вывод, что «одной из главных причин смерти ранних людей было их убийство своими же собственными товарищами» (там же. С. 252).

Ю. Семёнов перечисляет ископаемые факты, накопившиеся по 1961 г., в подтверждение правоты Вейденрейха, и это почти две страницы. В обширной цитате мной приведена едва ли треть фактов, перечисляемых Семёновым, книга которого обладает несомненным достоинством: в ней много тематически распределенной фактологии; как справочник она очень полезна. К настоящему времени эта и без того богатая фактология внутристадной агрессии среди ранних сапиенсов умножена в несколько раз.

Невероятная среди нормальных животных жестокость пресапиенсов – исходный пункт рассуждений о психогенезе. На мой взгляд, очень состоятельный исходный пункт. Немотивированная жестокость – это в самом деле психологический эксклюзив Homo sapiens, который мы можем добавить к приведенным выше двум эксклюзивам (гипноз и шизофрения). А от того, что эксклюзивно, можно начинать.

Бихевиористы начинают с общего, что есть у животных и людей, – с рефлексов, – и неудержимо тупят. Это все равно что проводить параллель между человеком и машиной на основании общего качества, способности двигаться, и выводить человека от машины. Идти надо от того, что эксклюзивно.

«Резкое уменьшение случаев насильственной смерти, происшедшее с переходом от ранних палеоантропов к поздним и позднейшим, – развивает концепцию Ю. Семёнов, – можно объяснить, лишь допустив, что с этим переходом был связан какой-то перелом в процессе формирования общественных отношений в процессе обуздания зоологического индивидуализма, в процессе повышения уровня сплоченности первобытного человеческого стада» (там же. С. 253). В качестве синонима выражения «зоологический индивидуализм» Ю. Семёнов употребляет выражение «животный индивидуализм».

Вопросы возникают сразу. Что означает «зоологический индивидуализм», он же «животный», если в природе индивидов нет, есть особи? Понятия «индивид», «индивидуалист», «индивидуальность», «индивидуализм» коррелируются с понятием «человеческий социум» настолько, что невозможно в научном контексте употребить понятие «индивидуалист» по отношению к ежу или крокодилу, но ведь выражение «зоологический индивидуализм» подразумевает логичность подобного абсурдного словоупотребления.

«Индивидуализм» – это понятие социальной психологии, в зоологию непереносимое без утраты смысла. «Социальных отношений и общества в животном мире нет», – пишет Ю. Семёнов (Семёнов, 2002. С. 5). Но как возможен «зоологический индивидуализм» без «зоологического социума»? Это взаимосвязанные понятия. Нет социума – не может быть индивидуализма, как отрицания социума. Плохо у философа Семёнова с логикой.

Абсурдность термина выглядит особенно выпукло при небольшом уточнении. Предки человека – млекопитающие или (синоним) звери. То есть речь идет о «зверином индивидуализме». Это некорректное понятие является отправным для Ю. Семёнова и повторяется многократно в мотивационном смысле (на одной из страниц оно фигурирует 8 раз! – Семёнов, 1966. С. 274). Именно «обуздание звериного индивидуализма» является точкой отсчета.

Далее возникает вопрос уже по поводу «обуздания». Это слово в русском языке имеет четко выраженный негативный смысл: обузданию подлежит зло. Под «обузданием зоологического (т. е. звериного) индивидуализма» подразумевается преодоление некоего злого природного начала, с которым Ю. Семёнов связывает внутристадную агрессию питекантропов и неандертальцев. Но в природе зла нет, зоология привлекается необоснованно. Это тот случай, когда наука сходится с теологией: зло пришло в мир с человеком.

В 1963 г., т. е. за три года до первого издания книги Ю. Семёнова, вышла книга К. Лоренца Das sogenannte Böse («Так называемое зло»), в которой высшим животным приписывается мораль в отношениях с себе подобными (Лоренц, 2008. С. 4). Можно как угодно относиться к таким терминологическим вольностям, но факты поведения зверей в природе говорят об их заботливом отношении друг к другу в рамках стаи или стада. Поедание себе подобных среди высших млекопитающих известно только как средство внутривидового отбора в тех редчайших случаях, когда вид не имеет естественных врагов, находясь на вершине пищевой пирамиды.

Например, молодой лев, захвативший прайд, проглатывает львят-младенцев, не трогая подростков. Но это не каннибализм, потому что мотив насыщения отсутствует (подросшие львята более пригодны для этих целей), это уничтожение ради порождения: матери молочных львят, прекратив лактацию, придут в «охоту», и победитель сможет заняться продолжением своего рода. Если бы имел место каннибализм, проще всего было бы убить и съесть побежденного соперника, но тот лишь изгоняется и далее влачит жизнь никому не нужного одиночки; молодые львы не преследуют его с целью поедания.

Известна трогательная забота волков о членах своей стаи, проявляемая массово, как поведенческий стандарт. Случаи каннибализма, наоборот, единичны и фиксируются только в очень голодные годы, в основном среди полярных волков. Но в голодные годы и среди цивилизованных людей имеют место случаи каннибализма. Собаки демонстрируют естественное отторжение, когда их пытаются накормить собачьим мясом.

Когда среди крыс появляется каннибал, специально созданный людьми, они его вычисляют, а далее можно было бы ожидать коллективного нападения на этого выродка. Но крысы просто тайно от него уходят с нажитого места, настолько силён у нормальных животных инстинкт ненанесения вреда члену своей стаи.

Даже у несоциальных животных нет немотивированной жестокости. Белые медведи поедают отставших от матери детенышей, но это тоже не «звериная жестокость». Это нормальное поведение хищников, находящихся на вершине пищевой пирамиды и не имеющих естественных врагов. Природа осуществляет естественный отбор: слабый, отставший от матери медвежонок должен умереть. Это мотивированная жестокость.

Правильно начав с немотивированной жестокости, Семёнов не разобрался, что это поведенческий эксклюзив человека, и поставил все с ног на голову, породив когнитивный диссонанс.

Если предки человека являлись нормальными высшими млекопитающими, то никакого «зоологического индивидуализма», предопределяющего внутристадный каннибализм, у них быть не могло. Объяснением массовой внутристадной агрессии может быть не зоология вида, а, наоборот, некий незоологический фактор, вызвавший кризис природных инстинктов нормальных пресапиентных стадных животных.

Применяя для характеристики отношений внутри зоологического стада термин «индивидуализм», Ю. Семёнов фактически совершает подмену понятий, ибо на самом деле пишет не об индивидуализме, а о жестокости, о немотивированном зле. Возникает вопрос: зачем? Это концептуальный вопрос. Речь идет о подведении фактологии под готовую концепцию.