Восход - Виктория Хислоп

Когда он был рядом, в этом месте, предназначенном для ночных развлечений, она испытывала удовольствие оттого, что изолирована от мира. Афродити никак не могла повлиять на действия солдат или политиков, и ей казалось, что эти прикосновения Маркоса связывали ее с ним крепче, чем все, что было между ними раньше.

Маркос всегда покидал «Клер де Лун» до того, как туда приходил ночевать Саввас.

Папакоста сразу вытягивался на кушетке, и музыку следовало выключить. Несколько часов женщины проводили в тишине. Нервы Савваса были на пределе, он пребывал в мрачном настроении. За последние дни турки разбомбили еще несколько отелей.

Несмотря ни на что, Саввасу хотелось верить, что все скоро кончится и бизнес будет процветать как прежде. Тем временем он злился и сетовал, что время идет, а решение не найдено. Политики обязаны разрешить кризис! Слишком много поставлено на карту! Был июль – пик сезона, и с точки зрения бизнеса было катастрофой, что «Восход» стоит пустой, а сроки окончания строительства «Нового Парадиз-бич» откладываются.

Внешние работы были практически завершены. Окна вставлены. В них, как в зеркале, отражалось небо, а когда солнце садилось, казалось, что здание объято огнем. Футуристическая архитектурная задумка была близка к воплощению, и Саввас не сомневался, что его проект откроет новую эру Фамагусты.

Огромная сверкающая башня была отличной целью для турецких самолетов. Как-то утром они аккуратно сбросили на ее крышу несколько бомб. Через несколько секунд они взорвались. Здание раскололось надвое, оконные стекла разнесло вдребезги. Руины охватил огонь. Когда Папакоста прибыл на стройплощадку, отель выглядел как диковинный зверь, с которого содрали кожу и мышцы, оставив один скелет, искривленный и обугленный.

Ближе к вечеру Саввас появился в «Клер де Лун». Он выглядел как призрак, лицо и волосы были белесыми от пыли.

– Это катастрофа… – прошептал он жене. – Все, все, для чего я работал…

Афродити ни разу не видела, как плачут мужчины. Даже когда убили ее брата, отец не плакал на людях.

Это было другое горе. Его подогревал гнев.

Она пыталась утешить мужа, но слова были бесполезны.

– Саввас, мы его построим заново…

– Ты бы так не говорила, если бы видела, что там творится! – кричал он. – С нами покончено. Мы разорены!

Если Савваса интересовала исключительно одна часть города, Маркос приносил известия о том, что творилось и за пределами Фамагусты. В Афинах кризис, вызванный военным переворотом на Кипре, который поддерживала Греция, привел к краху самой хунты. После семи лет военной диктатуры была восстановлена демократия. Это означало, что в Грецию вернулся из изгнания бывший премьер-министр Константин Караманлис. На Кипре, когда вторглась турецкая армия, ушел в отставку Сампсон, и присягу принял Глафкос Клиридис.

Для нового правительства в Афинах Кипр оставался главным пунктом повестки дня.

– Поэтому страны, отвечающие за защиту нашей республики, – Великобритания, Турция и Греция, – собираются сесть за стол переговоров, – объяснял Маркос фрау Брухмайер.

– В дела независимой республики вмешиваются все эти посторонние силы?! – воскликнула немка. – Это нелепо!

– Какое это имеет значение, если поможет избавиться от турок и принесет мир, – пожала плечами Афродити.

– И возможно, настоящую независимость, – добавила фрау Брухмайер. – Вы ведь не хотите, чтобы все эти иностранцы постоянно вмешивались в ваши дела?

Пересидев под землей несколько дней бомбардировок, они смогли наконец выйти наружу. Женщины поднялись по лестнице и вышли на яркий солнечный свет, чувствуя себя помятыми и грязными.

Все выглядело как прежде. «Восход» не пострадал. Пальмы стояли у входа как часовые.

Женщины прошли в холл. Саввас распорядился, чтобы фонтан с дельфинами не отключали, и тишину нарушало привычное журчание воды.

Фрау Брухмайер направилась к лифту.

– Приму душ, – сказала она. – Надеюсь, увидимся позже.

Афродити вышла на террасу и, сняв туфли, побрела на пляж, откуда был виден ряд отелей к северу и югу от «Восхода». Многие из них пострадали. Боковой фасад одного был разрушен, у другого грозили обвалиться балконы. Некоторые накренились под опасным углом. Было странно видеть опустевшие пляж и море. Казалось, наступил конец света.

Она повернулась спиной к морю и посмотрела на «Восход». Отель выглядел таким же, как в день, когда его строительство завершилось.

Примерно в то же время Маркос выезжал со стоянки на своей «кортине». Багажник был забит свертками. Христос домой по-прежнему не возвращался, но несколько дней назад позвонил Хараламбос и попросил привезти «посылки» в гараж. Теперь хранить их было не так опасно, поскольку ЭОКА-Б и Национальная гвардия выиграли в результате переворота, а сторонники Макариоса проиграли. Учитывая присутствие турецкой армии, Хараламбос хотел, чтобы его отряд был вооружен.

Разгрузив свертки, Маркос вернулся домой. Мать сидела за столом в саду, как и утром, когда он уходил. За это время она успела сходить в церковь – поставить свечи и помолиться святой Ирине, чтобы та ниспослала им мир, обещанный самим ее именем[29].

Однако больше всего она молилась о возвращении младшего сына.

На столе стоял свежеиспеченный торт.

Чтобы чем-то занять руки, Ирини вязала кружево. Всю жизнь Маркос видел, как мать вяжет. Она подняла голову. Ей не надо было задавать вопросов.

– В гараже новостей нет. И Хараламбоса тоже нет.

– Они пропали без вести?

– Мама… – Маркос погладил ее руку. – Их просто там нет. Они не пропали без вести. Наверное, они на задании.

Но мать почувствовала его беспокойство.

– Левенти му, что нам делать?

– Мы ничего не можем сделать. Придется просто набраться терпения и ждать, – сказал он матери, скорее как отец, а не как сын.

Ирини Георгиу несколько раз перекрестилась.

– Да у тебя же сегодня именины! – Маркос заметил торт. – Хронья пола![30]– Он обнял мать. – Прости, я забыл!

– Ничего, левенти му. У нас и без того забот полно…

Они помолчали.

– Это Эмин принесла.

Появилась Мария с маленьким Василакисом. Малышу было чуть больше года. Вчетвером они ели торт большими кусками, липкий сладкий сироп стекал по подбородкам и блестел на солнце. Василакис смеялся и облизывал пальцы.

– Эна, тио, триа, тессера, – считала его мать. – Один, два, три, четыре.