Стеклянный меч - Андрей Лазарчук

Четверо убитых, одиннадцать раненых.

И вот этот вот звук: пи! – и-и-и-и-и…

Капрал бодрячком шёл к нам, поднимая бинокль, и тут раздался щелчок и начал разворачиваться звук «пи! – и-и-и-и…» – и тогда я на автомате пхнул Чака в плечо, чтобы он улетел за ближайшую купу голодревов, отметил, что солдатик низко и за камнем – и согнувшись, как гончий кот на старте, одним прыжком достиг капрала, воткнулся ему в живот и опрокинул, он ещё ничего не соображал, а поэтому мешал мне, но тут уже ничего не поделать…

На этот раз взрыв я услышал, я слышал столько взрывов, что научился не запирать от них сознание, как закрывают глаза в испуге или от яркого света, и даже определил: долбанула универсальная граната «Горак», её можно метать, можно использовать как мину, замедление пять секунд, четыреста граммов торпекса…

Может быть, огнепроводная трубка горела чуть медленнее, чем ей положено. Может быть, я оказался феноменально, фантастически быстр. Не знаю.

Но нас не зацепило. Мшистый камень, за которым пряталась граната, разнесло в песок, и этим песком нас обильно посыпало – особенно глаза. Солдатики у костра ругались, но по-доброму, потому что котелок упал в костёр стоймя и не опрокинулся. Тот солдатик, что лежал в дозоре, вообще ничего не видел и даже не понял. Чак за голодревом нашёл дохлую путанку и сразу стал думать, что с ней делать; Яррики – они такие, всё в дом. А капрал смотрел на меня странными глазами и только повторял: нет, но когда же? Нет, но когда же успели?

Это наверняка была не импровизированная растяжка на проволоке там или на леске, а нормальная, с фотоэлементом и счётчиком срабатываний. Так что успеть поставить могли когда угодно: вчера, на прошлой неделе, в прошлом году…

Плохо то, что она тут наверняка была не одна.

Потом подошёл Чак (путанку он забросил на дерево: не пригодилась) и тихо спросил:

– Сколько, говоришь, они с нами не воевали?

– Это наша мина, – сказал я.

– Ну и что? – сказал он. – Что они, не могли нашу мину использовать?

– Чаки, – сказал я. – Отпусти мой мозг, пожалуйста…

Он, кажется, понял.

Мы с ним быстро обвешили безопасный пятачок, и я ткнул каждого солдатика (да и капрала тоже) носом: вот туда – ни шагу! Потом капрал проверил рацию. Рация работала, но нам никто не отвечал…

Я забрал у капрала бинокль, забрался на самый высокий голодрев – они с виду тонкие, но очень крепкие, – и стал озирать окрестности.

Стервятников далёкий для них взрыв не испугал и не привлёк. Они всё так же опускались и так же взлетали – опускались по крутой спирали, взлетали по пологой.

Потом я посмотрел на холм-шлем, но было уже слишком темно, чтобы разглядеть человечка.

Я развернулся в другую сторону – ствол покачался, но устоял, – и посмотрел на Казл-Ду. Силуэты башен почти сливались с горным склоном по ту сторону ущелья. Мне показалось странным, что не видно никакого освещения – хотя вроде бы уже достаточно темно, чтобы зажечь в помещениях лампы. Кроме того, мерещилось, что пространство между башен слегка задымлено. Ну, или затуманено. Просто не бывает так, чтобы туман на возвышенности был, а в низине его не было. Так что скорее всё-таки дым…

Плохо дело.

Я уже почти начал спускаться (а спускаться по голодреву то ещё удовольствие), когда краем глаза увидел движение примерно там, откуда мы с Чаком пришли. Я снова зафиксировал себя и приник к окулярам. То ли батарейки у фотоусилителя сели, то ли он сам по себе был дохлый. Но я не столько узнал, сколько угадал Зораха по характерной походке…

Я сделала так, как сказал Лимон: прошла вперёд вслепую шагов на двадцать и включила фонарь. Свет мне показался тусклым, хотя перед входом при проверке луч был что надо. Я двинулась вперёд. Наверное, это действительно была труба, составленная из отдельных звеньев, только очень длинных и переменного сечения: иногда я видела над собой покатый потолок, переходящий в выпуклые стены, но чаще и стены, и потолок оказывались недоступными взгляду; зато в этих местах было такое сильное эхо, что отдавались не только шаги, но даже сердцебиение. Под ногами было что-то наподобие полупрозрачной кремниевой резины, желтовато-белёсой, с разводами; если по ней постучать, она отдавалась ответным стуком, а если медленно нажать – образовывалось углубление. Я постояла с минуту и ушла в глубину сантиметра на два. Дальше я экспериментировать не стала.

Казалось, что воздух здесь другой, слишком лёгкий для дыхания, слишком пустой или летучий, не знаю, как описать – но кислорода хватало, никакой одышки не чувствовалось. Пахло чем-то непонятным – наверное, сухой смолистой корой и сухими цветами; впрочем, запах едва чувствовался. И этот воздух непостижимым для меня образом плохо пропускал свет. Он был прозрачным, луч не рассеивался на пылинках или капельках тумана – нет, луч просто иссякал. Если своими глазами не видеть, то описать очень трудно. Хорошо, что меня предупредили…

Я пыталась считать шаги, но в движении, в лёгкой пружинистой отдаче подошв, в переменном эхе, в запахах, заставляющих вспоминать все другие запахи, в непонятном и тревожном поведении света возникало что-то, что сбивало со счёта; я ловила себя на том, что произношу подряд одни и те же числа, и наконец перестала; но, самое интересно, идти так вот, без ориентиров, забыв о цели и времени, было приятно… было приятно почти так же, как смотреть «Волшебное путешествие»… я вспомнила… я вспомнила – и испугалась. Вернее, нет – ко мне вернулась способность испугаться. До этого она дремала, как убаюканная…

Я не поняла, как оказалась под открытым небом. Сначала почувствовала, что стало холодно. Потом потянуло ветерком. Потом – горелым. Камфорной вонью горелого пороха и запахом горелой плоти.

* * *

Башни Казл-Ду нависали надо мной, чётко проступая на фоне сине-серого неба, а значит, я находилась где-то под скалой, а потом впереди выбухнул язык пламени и заплясал факелом, что-то довольно скупо осветив – но света хватило, чтобы я поняла, где оказалась: на узкой дороге, спускающейся от посёлка в речную долину и ведущую в противоположную от Долины Зартак сторону; помню, что, изучая карту, я ещё выразила недоумение существованием этой дороги, и генерал-профессор Шпресс развёл руками: до войны тут много чего пытались строить, документов не сохранилось… На карте, помню, дорога километрах в десяти кончалась значком тупика.

Я оглянулась. Туннель, из которого я вышла, снаружи напоминал срез дренажной трубы; дёрн и кусты образовывали над ним мохнатый козырёк. Лимон говорил, чтобы я ни при каких обстоятельствах не шла по нему обратно, а если уж совсем припечёт, то вот тут есть совсем незаметный проход, ведущий в окрестности лагеря «Птичка» – там какие-никакие, а служилые люди, пропасть не дадут… Кроки эти я запомнила и выбросила, причём пожалев, что запомнила: лагерей мне теперь только не хватало для последнего стежка…

Впрочем, надо было решать, что делать.