Блудные братья - Евгений Филенко

— Это действительно… Озма, — пробормотал Кратов.

— Не говорите, что никогда не видели ее воочию, — тихонько сказал Понтефракт, склонившись к нему.

— Только на афишах, что расклеены по всему городу, — печально сказал Кратов. — Теперь-то я вижу, что у вас за художники.

— Дерьмо художники, — охотно согласился Понтефракт. — У меня странное ощущение. Будто бы вы хотите признаться, что никогда не слушали ее голоса.

— Боюсь, что так…

— Нет! — Понтефракт в ужасе отстранился от пего. — Этого быть не может! Вы с ума сошли! Родиться и жить в лучшем из миров и не слушать Озму?! Чем же, кот дери, вы занимались почти сорок лет своей жизни?

— Видите ли, — осторожно промолвил Кратов. — Я вообще не питаю устойчивых пристрастий в музыке. Мне в детстве на ухо наступил медведь…

Прислушивавшийся к их словопрениям Грозоездник встрепенулся.

— Простите, — вмешался он. — Но как такое могло произойти? По моим сведениям, медведь — это крупный реликтовый хищник. Даже если допустить, что он сохранился на одной из планет вашей Федерации, то соприкосновение одной из его конечностей с органом слуха, да еще расположенном в столь уязвимом месте, как черепная коробка, неизбежно привело бы если не к гибели жертвы, то к тяжким увечьям!

— Это иносказание, коллега, — с некоторым раздражением пояснил ему Блукхооп. — Фигура речи! Вы должны это знать, вы специалист. К тому же, медведи еще не вымерли, и это вы также должны знать…

— Доктор Кратов, — сказал Понтефракт. — Друг мой! Не наговаривайте на себя. Я сам слышал, как вы мурлыкали после первых двух литров пива. Вы в состоянии воспроизвести услышанную мелодию, а значит — старина медведь обошел вашу колыбельку стороной. Вам нужно побывать на концерте Озмы, дабы вы поняли, что потеряли. И преисполнились раскаяния.

— Долгое время музыкальная культура Федерации пребывала в застое, — сказал Агбайаби. — Считалось, что исполнительское мастерство достигло совершенства, и потому красота и выразительность голоса большого значения не имеют. Все внимание уделялось тексту, мелодии и аранжировке. Это подлежало оценке и восхищению. Голос стал всего лишь одним из инструментов в партитуре. Тем более, что ничего не стоило синтезировать любой голос на усмотрение композитора… Но появилась Озма, и все вернулось на свои места. Людям, в общем-то, безразлично, какие слова и на какую музыку она поет. Им хочется слушать ее голос.

— Справедливости ради заметим, — ввернул Понтефракт, — что и слова и музыка также не обманывают ничьих ожиданий.

— Самые неискушенные упиваются ее голосом, — согласился Агбайаби. — Более наторелые — в состоянии оценить гармонию. Полиглоты вкусят блаженства от стихов. А те, кому на орган слуха наступил реликтовый хищник, благоволят насладиться обликом божественной Озмы.

— Но, как правило, потрясенный зритель подвержен комплексному воздействию сразу нескольких факторов! — воскликнул Понтефракт.

— Благодарю вас, коллеги, — произнес Носов. — Теперь доктор Грозоездник и доктор Блукхооп наверняка составили представление о том, что значит для человеческой цивилизации скромная по галактическим меркам персона Озмы.

Грозоездник все еще выглядел озадаченным.

— Это не так просто понять, — пояснил он. — У нас не существует искусства звукоизвлечения. Видимо, это связано с анатомическими особенностями нашей расы. Мы можем восхищаться простотой и логикой математических построений. Мы ищем гармонию в изящно выведенных доказательствах физических теорий и химических формулах. Но я увидел ваш энтузиазм и принимаю ваши слова на веру.

— Нам непросто понять ваш страх утратить отдельного члена своего сообщества, — сказал Блукхооп. — Вас так много, вы такие одинаковые. Что значит одно человеческое существо, когда остается человечество? Эта потеря будет немедленно и сторицей возмещена — у вас нет проблем с рождаемостью. Но вы все еще ставите общественную значимость отдельного индивидуума в зависимость от его личностных характеристик. Вы, как и тысячи лет назад, храните приверженность иерархической, клановой структуре общества. Только нынче градация происходит не по имущественным и сословным признакам, а по объективной, а чаще — мнимой существенности вклада в культуру или науку. Ну что ж… Если утраченный член и впрямь обладал некими выдающимися характеристиками — что мешает искусственно промоделировать и воспроизвести их в ближайшем же потомстве? И даже если такое невозможно — ведь сохранятся его труды, записи… хотя бы тот же «Ночной кошмар в Пайлоттауне». Разве этого недостаточно?

— Мы не хотели бы, чтобы все ограничилось записями, — сдержанно заметил Агбайаби. — Мы хотели бы, чтобы за тем, что уже есть, следовало что-то еще. И как можно дольше.

— Ничто не длится вечно. Позвольте вам напомнить этот трюизм. Иногда бывает разумно остановиться на вершине, вместо того, чтобы неожиданно для всех, в том числе и для себя, вдруг сорваться в пропасть… — В окошке перламутровой капсулы трепыхнулась тонкая пелерина и пропала. — Впрочем, все это — праздные рассуждения на отвлеченную тему. Вы не желаете ни малейшего разрыва целостности, и это ваше право. Мы можем не понимать его, но мы обязаны принять его.

— И помочь вам не допустить потерн, — прибавил Грозоездник.

— Бруно, — обратился Носов. — Я знаю, что это не совсем укладывается в рамки местных законов. Но вы должны допустить моих людей на очередной концерт Озмы. И на все последующие, кстати. И дать им свободу действий.

— Это будет непросто, — задумчиво произнес Понтефракт. — Озма пробудет в Тритое двадцать семь дней…

— Полагаю, вы не ждете, что толпы громил в защитной броне станут разгуливать между рядов, бряцая боевыми фограторами, — с легким сарказмом сказал Носов.

— Не жду, — согласился Понтефракт, продолжая сохранять озабоченный вид. — Я знаю, что вы незаметны неискушенному глазу.

— Искушенному — тоже, — веско промолвил Носов.

— Вам повезло, — проговорил Грегор серьезно. — Это надо было уметь: пробыть в лесу час с небольшим и нарваться на укус «жан-лок-ванг»! Я вам завидую.

— Я не могу понять, когда ты начинаешь шутить, — сказал Кратов.

— Чтобы не рехнуться от забот, я шучу беспрестанно, — с печалью в голосе пояснил Грегор. Он вдруг хихикнул: — Мне повезло, что я микробиолог. Никому в голову не придет пригнать ко мне в лабораторию стадо всех моих мутантов в назидание…

— Ты не знаешь, что там с ними стряслось? — спросил Кратов. — Почему они оказались в лесу, а не… умерли, как предполагалось?

Грегор отрицательно покачал головой:

— Не знаю. Учителя разбираются.

— И зачем Майрону понадобилось изгонять с Фермы единорога? Ведь это один из немногих абсолютно удачных бионтов.

— Потому что Майрон — кабан! — с неожиданным ожесточением заявил Грегор, глядя в сторону.