Время жить - Александр Лапин

Через пару минут ее недоверие сменилось всевозрастающим интересом, и она начала слушать этого чудака, рассказывающего такие удивительные и загадочные вещи:

– А теперь я расскажу вам, как реформу ЖКХ проводят умные люди. В частности, как над ними работали в Казахстане, при премьере Кажегельдине. Там были такие же проблемы, что и у нас. Они начали с того, что решили – реформы должны быть выгодны людям. И установили счетчики на воду, на отопление. И если по нормативам выходило, что надо платить за пятьдесят кубов воды, то по счетчику оказывалось в три раза меньше…

Сегодня все, кажется, шло нормально. Люди слушали.

Пока в толпу не влезла тощая, с явными признаками потасканности и пьянства на лице истеричка. Дубравин знает, что есть и такие типажи, которым неважно, что ты говоришь и кто ты. Им нужно выплеснуть агрессию. Покричать. Самоутвердиться. Подтверждая его опасения, косматая фигура вылетела вперед и начала орать:

– Вот он, гад, депутат-кровопийца! Пришел, когда ему понадобились наши голоса! Чтобы, значит, голосовали за него. А у нас уже много лет течет крыша! Куда я только не обращалась… И к нему тоже…

Главное сейчас – не дать перебить себя. И он, не останавливаясь ни на секунду, продолжал гнуть свое:

– Реформы проводить надо. Но проводить с умом. То же касается и крыш. Они текут потому, что когда-то, еще во времена коммунистов и Никиты Хрущева, в целях экономии денежных средств вместо нормальных покатых крыш стали делать плоские. И заливать их битумом. Вот теперь половина вашего поселка и страдает от этого. Надо не только чинить крыши, но и принять закон о том, чтобы строить нормальные дома…

Он никак не мог закончить свою речь, рассказать до конца программу, потому что безумная тетка с перекошенным ртом продолжала орать что-то свое, не давая народу сосредоточиться на его словах.

В этот момент сбоку из толпы вышел такой представительный, крепенький, импозантный старичок, судя по выправке – военный пенсионер.

Дубравин подумал: «Ну, все, кранты. Вдвоем они уже точно сорвут мне выступление, не дадут договорить. Придется уходить несолоно хлебавши».

Но старичок-боровичок нахмурил брови, а потом командирским голосом цыкнул на фурию:

– А ну молчать! Что вы вызверились на парня?! Он еще даже никакой не депутат, а только кандидат. И за просчеты нынешней власти не отвечает… К тому же дело говорит. Его надо послушать! А вы тут устроили базар!

Женщина осеклась. И тихо-тихо, что-то бормоча себе под нос, растворилась в толпе.

Дубравин внимательно посмотрел на впереди стоящих и наконец увидел знакомые лица молодых людей. Сегодня их было трое – два парня и девушка. Они якобы внимательно слушали его речь. Но он знал, что это подоспела его охрана. Ребята из секции карате. Так что если снова появятся желающие сорвать его встречу, то они вмешаются. Успокоят.

А по окончании встречи, когда народ начнет напирать, выкладывать свои проблемы и жалобы, помогут ему растащить толпу. Примут на себя, замкнут весь негатив.

Он знал, что позади него есть резерв на непредвиденный случай. Личный телохранитель.

В общем, если работать командой, то можно справиться и с этой митинговой, уличной стихией.

* * *

И так несколько раз в день. К вечеру, когда психологическая нагрузка на грани нервного срыва спадает и «гастроли» заканчиваются, он, чтобы сбить напряжение, выпивал бутылку красного вина и заедал стресс целой вареной курицей.

Чем дальше продвигалась кампания, тем яснее становилось, что административная машина не даст им победить. Но он не останавливался. Понимал, что биться всегда надо до конца. Каким бы он ни был.

В какой-то момент власть не выдержала. Сорвалась. Чтобы запугать его агитаторов, менты схватили двоих. Вывезли их ночью в зимний лес. Отобрали шапки, рукавицы, теплые вещи. И оставили там. На морозе.

В ответ Дубравин написал и опубликовал в газетах заметку под сакраментальным названием: «Звериный оскал власти!»

Сначала была мечта. О богине. Потом Пигмалион взялся за дело.

Из ослепительно белого мрамора и слоновой кости создал он прекрасную скульптуру. И назвал ее Галатеей.

Создал. Украсил. Одел в шелка. Поставил у себя в спальне.

Прямо как живая стала она.

Исходил страстью Пигмалион. Целовал ее. Обнимал. Сходил с ума. Но холодный камень оставался мертвым.

И тогда в день праздника Афродиты – богини любви и красоты – взмолился ей скульптор. И стал просить вдохнуть в статую жизнь.

Долго молился он. Пока богиня не ответила ему.

– Чего ты хочешь, Пигмалион? – спросила она скульптора.

– Чтобы она ожила.

– Я могу мрамор превратить в плоть, – произнесла богиня. – Но оживить ее должен ты.

– Как?

– Подумай! – сказала Афродита. Хлопнула в ладони. И Галатея стала прекрасной женщиной. Но не живой.

Залился слезами скульптор. Обнял ее. И прошептал: «Я люблю тебя, Галатея! И готов умереть вместе с тобой!»

В ту же секунду Галатея вздохнула. И открыла глаза.

Ибо сердце ее залила любовь.

Только она может оживить женщину. Только с нею она живет.

С тех пор люди знают, что жизнь и любовь – одно целое.

Жизнь монаха тяжела. Но он не монах. Он послушник.

Однако труд и молитва обязательны для всех, кто укрылся за стенами этой древней обители.

Пять утра. Понедельник. В коридоре раздается звон колокольчика. Это брат, назначенный на побудку, – такое у него послушание. Под громкий звон он сонно бормочет:

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас!

Казаков с трудом открыл глаза. И медленно слез с кровати. Умотался вчера на тяжелой работе. Ему вместе с одним трудником выпало чистить канализационные колодцы. Нелегкая, грязная работа. Вот сегодня и ломит все тело. Гудят от неподъемной лопаты руки. Но на душе у него все равно хорошо. Точнее, лучше, чем было тогда, когда он с вечера принимал «на грудь». А утром с трудом разлеплял глаза. Сейчас голова ясная. А это уже великое дело.

Встал. И сразу в умывальню. Оттуда вышел веселый, счастливый, с иронией посматривая на заспанные, недовольные физиономии трудников и послушников, которые тащились ему навстречу.

* * *

В Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь он приехал две недели назад. Рано утром. Когда деревянные ворота еще были закрыты наглухо. И сидевший в сторожке привратник дремал у себя на скамейке.