Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной - на Звездные войны - Олег Таругин

Заключенные должны были одеваться только в нарочно плохо подобранные миткалевые халаты без нижнего белья и резиновые шлепанцы. На эти халаты им пришили номера, а головы обрили наголо.

«Может, и наших героических добровольцев налысо обрить?» – мелькнула у майора смешная мысль. Мелькнула и тут же исчезла.

Вдобавок зэки носили на лодыжках легкую цепочку как постоянное напоминание о своем заключении и угнетенности. За день до эксперимента охранники посетили короткое установочное заседание, но им не дали никаких указаний, кроме недопустимости какого-либо физического насилия. Им просто сказали, что обязанность состоит лишь в том, чтобы совершать обход тюрьмы, который они могут проводить так, как захотят. Сам же Зимбардо на заседании сделал следующее заявление для охранников:

«Создайте в заключенных чувство тоски, чувство страха, ощущение произвола и того, что их жизнь полностью контролируется нами, системой, вами, мной, и у них нет никакого личного пространства. Мы будем разными способами отнимать их индивидуальность. Все это в совокупности создаст в них чувство бессилия. Значит, в этой ситуации у нас будет вся власть, а у них – никакой».

Участникам, которые были выбраны для изображения заключенных, было наказано ожидать дома, пока их не «призовут» для эксперимента. Безо всякого предупреждения их «обвинили» в вооруженном ограблении, и они были арестованы полицейским департаментом города Пало-Альто, который участвовал в этой стадии эксперимента.

«Серьезный подход! – подивился Харченко. – Даже полицию привлекли».

Заключенные прошли полную процедуру полицейского досмотра, включая снятие отпечатков пальцев, фотографирование и зачитывание прав. Их привезли в условную тюрьму, где произвели осмотр, приказав раздеться догола, провели санитарную обработку и присвоили номера.

Эксперимент вышел из-под контроля моментально. Заключенные испытывали садистское и оскорбительное обращение со стороны охранников, и к концу у многих из них наблюдалось сильное эмоциональное расстройство.

Тут особист кивнул. Сильное эмоциональное расстройство – это, понятно, страх и отчаяние. Классика жанра, так сказать. Хочешь расколоть подозреваемого – напугай его, да посильнее.

После сравнительно спокойного первого дня на второй вспыхнул бунт. Охранники добровольно вышли на сверхурочную работу и без руководства со стороны исследователей подавляли мятеж, нападая на заключенных с огнетушителями. После этого инцидента охранники пытались разделять заключенных и стравливать их друг с другом, выбрав «хороший» и «плохой» корпуса, и заставляли заключенных думать, что в их рядах есть «информаторы».

Сигарета обожгла пальцы. Харченко выругался и закурил снова.

Зэков заставляли отжиматься по несколько десятков раз, пока те не падали без сил. Тюрьма быстро стала грязной и мрачной. Право помыться превратилось в привилегию, в которой могли отказать и часто отказывали. Некоторых заключенных заставляли чистить туалеты голыми руками. Из «плохой» камеры убрали матрацы, и заключенным пришлось спать на непокрытом бетонном полу. В наказание часто отказывали в еде. Сам Зимбардо говорил о своей растущей погруженности в эксперимент, которым он руководил и в котором активно участвовал. На четвертый день, услышав о заговоре с целью побега, он и охранники попытались целиком перенести эксперимент в настоящий тюремный корпус местной полиции, в то время неиспользуемый, как в более «надежное место».

Полицейский департамент отказал, ссылаясь на соображения безопасности, и, как говорит Зимбардо, он был зол и раздосадован из-за отсутствия сотрудничества между его и полицейской системой исполнения наказаний.

«Ну, хоть у кого-то мозги в нужном направлении работали! – зло подумал Харченко. – Экспериментаторы херовы»…

Несколько охранников все больше и больше превращались в садистов, особенно ночью, когда им казалось, что видеокамеры слежения выключены. Впоследствии заключенным предложили «под честное слово» выйти из тюрьмы, если они откажутся от оплаты, и большинство согласились на это. Но заключенным неожиданно отказали, и никто не покинул эксперимент.

У одного из участников развилась психосоматическая сыпь («Это еще что за хрень?» – вслух пробормотал майор, однако искать ответ в Сети не стал, не желая отвлекаться), когда он узнал, что его прошение о выходе под честное слово отвергнуто. Зимбардо сделал это, считая, что тот симулирует болезнь. Спутанное мышление и слезы стали обычным делом для заключенных. Двое из них испытали такой сильный шок, что их вывели из эксперимента и заменили.

– Надо же, – буркнул Харченко.

Один из заключенных, пришедших на замену выбывшим, номер «четыреста шестнадцать», пришел в ужас от обращения охранников и немедленно объявил голодовку. Его на три часа заперли в тесном чулане для одиночного заключения. Все это время охранники заставляли его держать в руках сосиски, которые он отказывался есть. Другие заключенные видели в нем хулигана. Чтобы сыграть на этих чувствах, охранники предложили другим заключенным выбор: или они откажутся от одеял, или «четыреста шестнадцатый» проведет в одиночном заключении всю ночь. Заключенные предпочли спать под одеялами. Позже Зимбардо вмешался и выпустил его.

Руководитель проекта решил прекратить эксперимент раньше времени, когда Кристина Маслач, студентка, не знакомая прежде с экспериментом, выразила протест против устрашающих условий тюрьмы после того, как она пришла туда провести беседы. Зимбардо упоминает, что из всех пятидесяти свидетелей эксперимента только она одна поставила вопрос о его соответствии морали. Хотя эксперимент был рассчитан на две недели, через шесть дней он был прекращен…

Походив несколько минут по кабинету, Харченко изучил данные об экспериментах некоего Стэнли Милгрема, однокурсника этого Зимбардо. А затем снова закурил, резко отодвинул кресло и снова зашагал по кабинету, размышляя вслух:

– Нацисты, ну чистой воды нацисты. Это же надо такое придумать? Интересно, а почему с середины семидесятых факультет психологии исчез из Стэнфорда? Куда он делся, и почему выпускники факультета бизнеса имеют специализацию по социальной психологии? Гм, а что, если…

Харченко торопливо затушил окурок и бросился к терминалу.

Так и есть – выпускников Стэнфорда оказалось в Добровольческом корпусе аж шесть штук. Стоп! А откуда у нас взялся сам добренький дядюшка Коля Маурья? А он у нас из Йельского университета, с факультета окружающей среды. И со степенью бакалавра по инженерной психологии.

Именно там Милгрем и проводил свои эксперименты по имитации убийства на электрическом стуле.

Харченко активировал комм и вызвал разведчиков:

– Ильченко? Футболиста этого не приводите. Давайте ко мне бегом.

– Есть, товарищ майор!

Коммуникаторы всех офицеров разведроты заполошно замигали красными огоньками. Боевая тревога!

Земля, 2297 год

А потом начались занятия с потомками. Нет, конечно, сами офицеры бывшего штрафбата тоже занимались. Причем без кнутов и пряников, как это обычно бывает. На своей шкуре испытавшие войну, они в полной мере понимали всю необходимость тренировок. Литр пота спасает пять литров крови. Или сколько там ее в человеке? Да и непривычное обмундирование, экипировку и оружие предстояло обкатать в полевых условиях, все ж таки индивидуальная броня – это вовсе не до боли знакомое «хабэ-бэу», а плазменная или электромагнитная винтовка – не «ППШ»… Отдельно и по своему плану тренировались четыре сформированные после памятного партсобрания разведгруппы, по десять бойцов в каждой. Им предстояло первыми уйти в рейд и, возможно, встретиться в бою с ящерами. Встретиться уже не на голографическом экране, а лицом к лицу… ну, то есть лицом – к чешуйчатой морде. Причем, крайне желательно, чтобы оная морда принадлежала уже окончательно дохлому «крокодилу»…