Мужчина-подарок - Светлана Лубенец

– Надь! Да после того, что ты для нее сделала, она тебя, я думаю, ни за какие коврижки не выдаст. Так что можешь ей сказать правду. Ну их, эти придатки, накличем еще… В общем, все! Некогда! А про эту сволочь… сама знаешь какую, поговорим завтра в офисе, – отрезала Анжелка и отключилась.

Не успела я положить трубку, как снова раздался звонок.

– Надя… – услышала я голос Егора. И тут же бросила трубку обратно на рычаг и снова отключила телефон.

Я готова была немедленно обменять свою прекрасную двухкомнатную квартиру на любой сарай в другом конце города и уйти из фирмы Лешки Шамана, только чтобы Воронцов не мог меня найти. Я сидела в постели немытая и нечесаная и размышляла о том, как вывернуться с наименьшими потерями из создавшейся ситуации. Во время раздумий я немного подуспокоилась, кое-как привела себя в порядок, выпила кофе и решила единожды и навсегда: бабникам – наше твердое женское НЕТ! Не стану я менять свою любимую двухкомнатную квартиру с двумя кладовками, тремя антресолями, раздельным санузлом и лоджией из-за какого-то жалкого Горыныча в серых трусах! И к Лешке в фирму завтра непременно пойду! Пусть его закадычный дружок, который в этой фирме очень кстати уже и не работает, знает, что мне на него абсолютно наплева-а-а-ать… На этом месте я немножечко всхлипнула, но вовремя взяла себя в руки и рыдать не стала.

Весь день я бесцельно прослонялась по любимой квартире, а к вечеру ко мне все-таки явился Воронцов собственной персоной. Я, разумеется, хотела тут же захлопнуть дверь, но он, поставив свой противный башмак на порог, закрыть дверь не дал и татем с большой дороги ворвался в квартиру. Я, разумеется, сразу же приняла самое независимое выражение лица, которое еще с утра натренировала вместе с ключевой фразой аутотренинга: «Бабникам – наше твердое женское НЕТ!»

– Надя! Ты все неправильно поняла! Эта женщина в моей квартире – моя собственная родная сестра из Москвы. Она пока у меня живет, потому что развелась с мужем и уехала от него, а жить пока негде… Ее зовут Леной, но у нас в семье принято «Ленуська» да «Ленуська».

– А Ируська – это, очевидно, твоя троюродная бабушка из Тамбова, – саркастически заметила я.

– Вот напрасно ты так! Ируська, то есть Ира, – это Ленина дочка. Моя, значит, племянница.

– А Натуська кто? Все-таки троюродная бабушка из Тамбова? – расхохоталась я.

– Какая еще Натуська? Не знаю я никаких Натусек. А Лена и я… У нас нормальные родственные отношения!

– Я видела.

– Что ты видела?

– Только очень близкие люди разного пола могут ходить по квартире в голом виде, не стесняясь друг друга!

– Почему сразу в голом? Мужчины на пляже ходят в плавках, и никто их при этом голыми не считает. Я просто собрался переодеться. А Ленуська… то есть Лена, выскочила из ванной, потому что уже заждалась свою дочь и сильно беспокоилась, как она одна в незнакомом городе.

– Очень правдоподобная история! – презрительно бросила ему я. – Но у тебя было время сочинить. Непонятно только одно: зачем тебе, Егор, столько женщин одновременно?

– Я же говорю, что Ленуська… ну… Лена с… Ирой… не женщины! Они родственницы!

– Хватит, Егор! Я вообще не вижу смысла в нашем разговоре. Уходи, пожалуйста!

– Уйти? – Горыныч спросил это с каким-то надрывом в голосе, который я сразу не прочувствовала.

– Уходи! – стойко держалась я (вы же помните: «Бабникам – наше твердое женское НЕТ!»).

– То есть тебе все равно, что я сделаю дальше?

– А что, собственно, такого ты можешь сделать? – усмехнулась я. – Не покончишь же с собой после того, как тебе отказала тысяча шестьсот пятьдесят восьмая партнерша по сексу!

– Надя! – крикнул он, но я не смотрела на его лицо («Бабникам – наше твердое женское НЕТ!»). – Неужели ты совсем… ну… нисколечко меня не любишь?

– Мы с тобой, Воронцов, занимались голым неподсахаренным сексом, а никакой любви, как ты знаешь, в природе не существует вовсе.

– Ясно, – шершавым голосом ответил мне Горыныч.

Я все-таки подняла на него глаза. Лицо его было… нет, не серым… Скорее землистым. Глаза как-то сразу ввалились, но даже в этот момент я еще не понимала, что происходит. Мне казалось, что великий бабник просто не может перенести унижения от того, что запланированная на вечер женщина ему вдруг отказывает. Я испытывала чувство законной гордости от своей невероятной стойкости, и Воронцов молча вышел из моей квартиры.

После его ухода стойкости мне хватило не более чем на три минуты. По истечении этого незначительного срока я опустилась прямо на пол в прихожей и самым жалким образом расплакалась. Я навсегда выставила из квартиры мужчину, которого любила. Когда и как меня угораздило его полюбить, не знаю. Но именно из-за этой любви, которая жгла мне душу, я никогда не смогла бы делить Егора с другими женщинами. Лучше безжалостно вырвать эту любовь из сердца с корнем, чем потом каждый раз, с каждой его изменой, истекать кровью. Нарыдавшись вволю и нажалевшись себя, я утвердилась в мысли, что все сделала правильно.

Мой следующий рабочий день начался как обычно. Никто меня не спрашивал ни про какую консультацию. Видимо, руководители агентств действительно побаиваются женских консультаций.

Ирма, поглядывая на меня, смущенно улыбалась. В ответ я старалась ей улыбаться как можно ободряюще: мол, не робей, все идет как надо! Но ей явно хотелось со мной поговорить. Дождавшись обеденного перерыва, я пригласила ее в кафешку напротив агентства, и она с радостью согласилась перекусить вместе со мной.

Анжелка бросила на нас с Ирмой ревнивый взгляд, но оторваться от своих счетов, видимо, не имела никакой возможности.

– Надя… я даже не знаю, как тебя благодарить… – начала Ирма, когда мы уселись за не слишком чистым столиком кафе.

– Ну, о чем ты говоришь… – засмущалась я. – Сама не знаю, как меня понесло. Честно говоря, думала, что Шаманаев меня уволит, а он…

– А он, Надя, в тот же день приехал ко мне домой с шампанским, розами и драгоценностями… как будто они мне нужны… И, ты не поверишь, торжественно просил моей руки…

– Ну, почему же не поверю?

– Официально ведь я замужем! – перебила меня Ирма. – Мне же нельзя! Но он сказал, что сам поедет в Кутаиси. Разгребет немножко дела фирмы – и поедет! Веришь?

Вообще-то мне казалось, что Лешка будет стараться грести эти дела как можно дольше, потому что совершенно неизвестно, на что там нарвешься, в этом Кутаиси. Возможно, что у него даже лопата для разгребания дел сломается и ее придется очень долго чинить, только бы не ехать в солнечную Грузию, из которой можно и не вернуться, случайно напоровшись на острый кинжал оскорбленного в лучших чувствах джигита.

Сказать этого я Ирме не могла. У нее были слишком влажные глаза. Заметьте, я не говорю – счастливые. Счастливой она была только в момент «помолвки», когда мы шепотом кричали «горько». Сейчас радость уже покинула ее лицо. Я решилась спросить: