Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Энн Райс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хайман встал. Помимо всего прочего, дело еще и в одиночестве. Он будет рядом с одним из них – с Арманом или с Маэлом. Вот к чему он стремился в Афинах, когда начал вспоминать обо всем и многое понимать: быть рядом с себе подобными. Поговорить, дотронуться… хоть что-нибудь.
Он двинулся по верхнему проходу, который огибал по периметру весь зал, за исключением дальней его стены, занятой большим видеоэкраном.
Хайман шел с неторопливой человеческой грацией, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не раздавить налетающих на него со всех сторон смертных. Он продвигался медленно еще и потому, что хотел дать Маэлу возможность заметить себя.
Он инстинктивно понимал, что, если незаметно подкрадется к этому гордому и воинственному существу, тот не простит оскорбления. Вот почему он прибавил шаг только тогда, когда стало совершенно ясно, что Маэлу известно о его приближении.
В отличие от Армана, Маэл не сумел скрыть свой страх. Он никогда не встречался со столь древними вампирами, за исключением разве что Маарет, и смотрел на Хаймана как на потенциального врага. Хайман отправил ему то же теплое приветствие, что и Арману, – который сейчас следил за ними, – но поза старого воина не изменилась.
Переполненный зал заперли; снаружи вопили и барабанили в двери юнцы. Хайман слышал, как воют и шипят полицейские рации.
Вампир Лестат и его когорта наблюдали за происходящим в зале через отверстия в занавесе.
Лестат и его верный спутник Луи обнялись и поцеловались, в то время как смертные музыканты сжимали в объятиях их обоих.
Хайман остановился, чтобы полнее прочувствовать буквально пропитавшую воздух страсть толпы.
Джессика облокотилась о край помоста и уткнулась подбородком в руки. Стоявшие позади парни – гиганты в блестящей черной коже – в пьяном возбуждении грубо пихали ее, но не могли сдвинуть с места.
И Маэл не смог бы, даже если бы попробовал.
А когда Хайман посмотрел вниз, ему вдруг открылось кое-что еще. Всего только одно слово: Таламаска. Эта женщина была из их числа; она принадлежала к ордену.
Быть того не может, подумал он и рассмеялся про себя собственной глупой наивности. Да, это поистине ночь потрясений! И все-таки сложно поверить, что Таламаска существует до сих пор, ведь с того времени, когда он столкнулся с ней впервые, прошло немало столетий. Тогда Хайману доставляло удовольствие водить за нос ее агентов, издеваться над ними, но в конце концов ему становилось жалко этих простодушных и одновременно невежественных людей и он оставлял их в покое.
Какая же все-таки это отвратительная штука – память. Уж лучше бы все его прошлые жизни канули в Лету. Он помнил лица этих вечных скитальцев, мирских монахов из Таламаски, которые так неуклюже преследовали его по всей Европе, записывая свои мимолетные впечатления в огромные книги в кожаных переплетах, допоздна поскрипывая гусиными перьями. В тот краткий период возвращения к сознательной жизни его звали Бенджамин, и в своих затейливых латинских манускриптах – ломких свитках с огромными восковыми печатями, которые эти люди отсылали своим старшинам в Амстердам, – они именовали его не иначе как Бенджамин-Дьявол.
Он воспринимал это как игру: он крал их письма и приписывал что-нибудь от себя или выползал среди ночи из-под кровати, хватал спящего агента за горло и тряс его изо всех сил – это было весело. А что было грустно? Когда веселье прекращалось, он неизменно терял память.
Но он любил их, потому что они не были ни экзорцистами, ни священниками, объявившими «охоту на ведьм», ни колдунами, стремящимися использовать его способности в своих целях. Однажды ему даже пришло в голову, что, когда придет время надолго забыться сном, он сделает своим убежищем подземелья их заплесневелой Обители. Ведь при всем своем назойливом любопытстве они никогда его не предадут.
И вот подумать только, орден выжил – да его цепкости и упорству может позавидовать даже Римская церковь! – и эта хорошенькая смертная женщина с сияющим браслетом на руке, возлюбленная Маарет и Маэла, принадлежит к их необычной породе. Неудивительно, что она пробилась в первый ряд, словно к подножию алтаря.
Пробравшись сквозь текущую непрерывным потоком толпу, Хайман приблизился к Маэлу и остановился в нескольких футах от него. Он сделал это из уважения к опасениям Маэла и к стыду, который тот испытывал из-за собственного страха. И тогда Маэл подошел и встал рядом с Хайманом.
Неугомонная толпа двигалась мимо, не обращая на них никакого внимания. Маэл встал плечом к плечу с Хайманом, что послужило своего рода приветствием и выражением доверия. Он оглядел зал, где уже не осталось ни одного свободного места, а главная площадка превратилась в мозаику ярких красок, блестящих волос и поднятых вверх кулачков. Словно не в силах сдержаться, он протянул руку и дотронулся до Хаймана. Кончиками пальцев он коснулся тыльной стороны левой ладони Хаймана. Хайман стоял неподвижно, давая понять, что не возражает против этого маленького исследования.
Сколько раз Хайман видел, как бессмертные обмениваются этим жестом – более молодой как бы изучает жесткость и ткань руки более старого. Разве какой-то христианский святой не потрогал рукой раны Христа, так как ему недостаточно было просто их увидеть? Но тут ему на ум пришло более земное сравнение, заставившее его даже улыбнуться: как будто две злые собаки перед дракой предварительно изучают друг друга.
Далеко внизу Арман с бесстрастным видом рассматривал их обоих. Конечно, он заметил вспыхнувшее вдруг во взгляде Маэла презрение, но не подал виду.
Хайман повернулся, обнял Маэла и улыбнулся ему. Но тот только испугался, и Хайман испытал жестокое разочарование. Охваченный смущением и болью, он вежливо отступил и посмотрел вниз, на Армана. Прекрасный Арман, он встретил его взгляд с полнейшим равнодушием. Но теперь пора сказать то, ради чего он пришел.
– Друг мой, ты должен упрочить свой щит, – мягко объяснил он. – Нельзя допустить, чтобы любовь к этой девушке способствовала твоему разоблачению. Царица не причинит этой девушке зла, но только если ты сумеешь скрыть все свои мысли о ее происхождении и о ее защитнице. Это имя проклято царицей. Так было всегда.
– А где царица? – спросил Маэл, и его страх усилился, но одновременно с новой силой вспыхнул и гнев, способный избавить от любых опасений.
– Очень близко.
– Да, но где?
– Не
