Медленная проза - Сергей Костырко

Модя скривился:

– Ну вы же умный человек, ну что мы сейчас будем таблицу умножения разбирать. Не хватало нам еще про духовность завестись… Вы что, на лоха обиделись, да?

– Нет, нет, – ответил я вполне искренне.

– Ну и ладушки… А про духовное еще поговорим. Для меня это сейчас еще покруче нравственности. Но уже не сегодня… А вообще поговорили хорошо. Я рад, что не ошибся – с вами можно. С другим бы не говорил… И вы не торопитесь отмахиваться, обдумайте, что я сказал. Нет, не в смысле, что я вас учу. А вообще, по жизни… Где у вас тут руки помыть?

– Сюда.

Модя прикрыл за собой дверь ванной. Через минуту, перекрывая шум спускаемой в унитазе воды, он заговорил уже обычным своим голосом:

– А на корты, как будет настроение, приходите. Если наши рожи нервируют, договоритесь с Пашей на другое время. Дадите старику заработать. Он в простое – клиентов нет. А что, горячей воды нет?

– Послезавтра будет.

– А в моих гостиницах – всегда!

Модя вышел в комнату с мокрым лицом. Я кинул ему полотенце. Он тщательно вытерся и глянул посвежевшим, как будто проснувшимся взглядом.

– Ну что, укатал я вас. А? Поговорили с новым русским?.. Ничего. Это иногда нужно… Ну и извините, если что… Нет, хорошо посидели, – сказал он уже сам себе.

– Хорошо, – искренне ответил я, радуясь, что мы уже идем к лифту и что я провожаю Модю.

Лифт оказался занят. Модя сунул мне жесткую ладонь:

– Я пешком. По лестнице. А ты, мужик, тоже… не горюй… Счастливо тебе.

И, не оглядываясь, нырнул в полумрак лестницы.

Теперь уже ничто не мешало выпитому коньяку. Ноги стали легкими и сильными. В комнате сумрачно, от выдвинутого на середину столика и кресел тесно. Я вышел на лоджию. Небо над горой горело желтым, только что туда закатилось солнце. На плитах двора распласталась крыша Модиной машины. Через пару минут из-под козырька над входом в Дом выкатились его плечи и голова. Модя запрокинул голову, нашел взглядом меня и вскинул руку – большой и указательный палец растопыренной ладони он свел в кольцо и, сделав этим кольцом круговое движение, прошил воздух: коза ностра приветствует!

Я стоял и смотрел, как в просветах крон соскальзывает вниз с горы Модина машина. Потом я поднял голову – затененный, как бы слегка задымленный город и над ним чисто, ясно, просторно – море, жесткое по очертаниям и нежное по цвету. На небе остывают бледно-розовые облака. Солнце только что закатилось за горы.

Поручни лоджии еще теплые.

Жаль, не поговорили всерьез. Амбалу нужно было выговорить обиду. Он ее и выговорил. А поговорить не получилось. Например, о том, зачем нас вообще свело. Ясно же, что всякие случайности и совпадения здесь ни при чем.

А еще томило наличие за спиной полуразоренного стола с закусками, с недопитым коньяком и нетронутой бутылкой муската. Почему-то в этом году я так и не обзавелся своей компанией. А как хорошо было бы сейчас перед ужином собраться всем за этим столом, нормально, не торопясь почесать языки… Да о чем угодно, на худой конец о политике… А может, правда, позвать сейчас соседей по столовой? Татарин-переводчик с женой, симпатичные люди, думал я, не трогаясь с места, наблюдая, как темнеет море, багровеет облачко, тащится через бухту крохотный сухогруз с зажженными огнями.

Утром по узким каменным переулочкам я спускался к набережной. Солнце светило навстречу, с моря потягивал ветерок, нес запахи портового мазутного дымка и водорослей. Пустым синим небом отсвечивали стеклянные витрины, с рекламного плаката очков глядела красотка-мулатка. Меня обгонял худенький паренек с белой шеей, в рубахе, еще хранящей чемоданную складку на спине.

Городской пляж полупустой, полураздетый. Вдоль ограды штабеля неразобранных еще лежаков.

Да бог с ним, с теннисом… Дело не только в пережитом страхе. Как-то очень уж легко оно отвалилось. Такая вот ясная для меня и вполне бессмысленная фраза: теперь я могу туда не ходить. Не обязан. Не повязан. Не должен. Свободен. От чего?!! Неважно, у меня – каникулы. Теперь я могу спокойно, не торопясь, не дергаясь, еще раз прокрутить, что и почему, кто и как. Кем они видели меня и кем видел их я. Нет, не просто лох, который напрягается, чтобы соответствовать. В сущности, был акт признания нашего равенства. В чем равенства? Что ты мелешь? И все-таки приятно вспомнить, как они старались. Без моего присутствия их джентльменский напряг на корте терял смысл. Это был театр для меня! Да? Это еще вопрос, кто больше напрягался, чтоб соответствовать. Они или ты. И кто здесь – лох… А сколько всяких телодвижений было произведено! Какой перезвон стоял: встречались, обговаривали, распределяли, где, кто, как расставить людей.

Нет, приятно вспомнить.

Если, конечно, забыть про пережитый ужас.

Ну а все-таки, что такое страх?.. Страх – штука странная… То ли он животный, то ли – животворный…

Вот про это и надо писать. Этим писать. Только не увлекаться – вряд ли Модя лукавил. Их встреча на корте, или, как теперь говорят, стрелка, к тебе отношения не имела. Ты просто путался у них под ногами, вот и нарвался. И уж никак не в качестве равноправного партнера. Ты, пользуясь их жаргоном, действительно лох. Лох завороженный. Так оно, конечно, безопаснее. Спокойнее. Но, признайся, ты ведь чувствуешь что-то вроде разочарования, а? Может, страх лучше, чем вот такое унижение – клянчить: ну возьмите, ну возьмите меня в свои игры!

Нет, ну конечно, раз они потом озаботились, раз они начали выяснять причины Климовой истерики, значит, и ты в роли побывал. Утешает?.. Придает тебе ощущение своей значительности, а? Ну да, такая же хрень, как и этот проход по утреннему пляжу, который ты сейчас разыгрываешь перед собой – одинокий, утренний, вполне мужественный мужчина идет вдоль моря. Идет, погруженный в неординарность, так сказать, пережитого, и при этом он свободен для смакования влажного ветерка, блеска воды, костяного шуршания гальки под его кроссовками.

Вот он идет (иду), провожаемый незаметными взглядами женщин. Нет-нет, не так чтобы уж очень. Голов за мной не сворачивают. Но хотя бы чисто автоматически, непроизвольно, по курортно-пляжному протоколу. Мне – достаточно.

Ну и бог с ним, с этим дешевым театром, – все равно хорошо.

Взгляд непроизвольно тянется вслед за девушкой, зябко трогающей воду ногой; рука автоматически прихватывает случившийся на пути свободный лежак, ноги сами заворачивают в сторону двух девиц, вытянувшихся на оранжевых полотенцах с подветренной стороны мола. У обеих черные очки на пол-лица, но и того, что видно, более чем достаточно. (Да ни для чего, для пейзажа, для – глаз понежить. Увы, больше ни для чего.) Но останавливаюсь я, не пройдя и половины разделяющего меня от девиц расстояния, останавливаюсь, зацепившись за картинку, которая осталась за моей спиной: молодая женщина сидя (вид сзади) обтирает плечи и шею (крем от загара?); ломкий жест длинной руки, изгиб позвоночника – ренуаровская купальщица, только потоньше и жест акцентированней. Рядом на лежаке – мужчина, судя по домашней расслабленности позы, муж. Далее: пластиковый прозрачный пакет с газетами и обложкой журнала «Знамя», зеленая пачка сигарет «Салем». Они в трех шагах за моей спиной. Я бросаю лежак на гальку, достаю полотенце, расправляю, раскладываю, сажусь спиной к ним расшнуровывать кроссовки. Стягиваю майку и джинсы, делаю первый шаг в сторону моря. Ветерок холодит вспотевшую кожу, и от этого запах моря становится как будто резче, вид наползающей на гальку пенистой воды отдается ознобом в ногах, но присутствие этой женщины делает мою походку пружинистой и решительной… А ведь ты даже лица ее не видел.