Сильные женщины. Их боялись мужчины - Феликс Медведев

— Первые мои песни звучали по-польски и по-французски. Потом я училась русскому языку и дикции у логопедов при университете. И акцент практически исчез.

— Но мне кажется, именно он и дал вашим песням, вашему исполнению уникальность, поразительную узнаваемость. Не так ли?

— И так, и не так. Меня узнают и по тембру. Сажусь, к примеру, в такси. Говорю: «Здравствуйте», шофер не смотрит в мою сторону, но вдруг восклицает: «Неужели Пьеха?!» А ведь я произнесла всего одно, самое расхожее слово, которое, простите, точно и правильно произношу. Что касается биографии, то да, вы правы — в свое время я из-за этого пострадала. Шлейф иностранки тащится за мной по сию пору. Мне долго не разрешали записывать песни на радио, считалось, что я коверкаю русскую речь. Меня называли кабацкой певицей. Мне долго не присваивали звания народной артистки и дали его только в восемьдесят восьмом году. Церемония на Площади звезд, посвященная моему имени, прошла не к юбилею, что было бы естественно, а только после того, как мои поклонники потребовали открыть «звезду Пьехи». Не хочется жаловаться, но я чувствую на себе какое-то клеймо, прокаженность. А знаете, откуда это идет? Это же партийная идеология, фальшивая, опасная. Иностранка, полька — значит не наша. Но разве не русские песни я пела под пулями в Афганистане, после землетрясения в Перу, разве не советское искусство славила на Кубе, где мое имя сверхпопулярно? В одной только Германии, Восточной и Западной, я была с гастролями тридцать раз. Иногда задумаешься, и обидно.

— А вас во Франции знают?

— Тут особая история. В самом главном эстрадном зале Европы — «Олимпия» — я выступала дважды. В 1965 году вместе с Московским мюзик-холлом и в 1969 году в составе Ленинградского мюзик-холла Броневицкого. Всего я провела в этой стране восемьдесят четыре дня. Пресса была хорошая, доброжелательная — ведь я пела на французском языке. Знаменитый директор «Олимпии» Бруно Катакрикс очень благоволил ко мне и мечтал о моих сольных концертах. Такой чести удостаивались немногие. Но, к сожалению, мой благодетель и друг неожиданно скончался.

— Этот гениальный продюсер многих прославил, многим сделал судьбу. Достаточно назвать имена Азнавура, Бреля, Монтана. Он помог стать великой и вашей тезке Эдит Пиаф. Вы не успели с ней познакомиться?

— Нет, хотя имя певицы я впервые услышала уже в СССР, купив ее пластинку. Но Пиаф не совсем моя героиня. Мой идеал — Клавдия Ивановна Шульженко, которой я поклонялась, которую боготворила. Я долго добивалась у нее аудиенции, посылала цветы. Когда я увидела ее впервые, она меня поразила, она выделялась чем-то непостижимо особенным буквально от всех. На ней были нежно-голубое пальто, белоснежная изящная шляпа, как сказали бы во Франции, комильфо, то есть что надо! Это было в Кишиневе, где Шульженко выступала с концертом. Мы познакомились, она сказала, что я стану известной артисткой, только вот не надо носить платья выше колен. А я носила, ноги мои удались, и почему же я должна была их прятать?! Мы пошутили, Клавдия Ивановна, по-видимому, была чуть консервативна. Если бы она нынче увидела, скажем, Машу Распутину, она упала бы в обморок. Я люблю ее до сих пор и не изменяю своему идеалу. Ей, женщине и певице. Певице и женщине. Она была артисткой с большой буквы. Каждая ее песня — спектакль. Через много лет она посетила мой концерт в зале «Россия» в Москве. Будучи больной, она поднялась на сцену с большим букетом гвоздик — для меня. Я плакала от счастья.

— Вы правы, Эдита Станиславовна, нынешние звезды, как говорят, совсем другого разлива …

— К сожалению, у молодых не хватает культуры, воспитания. Знаете, как меня муштровали по культурной, этической части и во французской, и в польской школах? Как в армии молодых новобранцев. Я с детства постаралась усвоить, что можно, а что нельзя. Например, здороваться можно всегда. Но ведь сегодня не здороваются. Идут тебе навстречу наши молодые «звезды» и тебя будто не замечают. И я приветствую их сама. Вижу: перевоспитываются…

— Мне кажется, что вашему долголетию на сцене и впрямь удивляются иные нынешние певицы. Есть чем восхищаться: сорок два года на эстраде! Это не шутка. Уверен, что ваши бывшие поклонницы, ставшие знаменитыми, стесняются нынче признаться вам в искренних чувствах.

— Чужая душа — потемки. Когда человек становится независимым, свободным, а тем более богатым, он может делать все что хочет и вести себя без каких-либо условностей. Но я уважаю многих. Искренне ценю Пугачеву… хотя мы с ней разного засола.

— На днях Пугачевой будет пятьдесят лет. Не слишком ли часто ее величают великой?

— Видите ли, каждый артист великий для своей публики. Здесь все просто. И нет такого артиста, который был бы велик для миллионов людей. Когда я бываю в плохом настроении, мой директор, умная женщина Софья Семеновна, успокаивает: «Вы, Дита, не солнышко, всех не обогреете».

— В свое время, я уверен, вы обогрели и впрямь миллионы людей, ваших поклонников. Без вас нельзя представить нашу эстраду. Впрочем, почему в прошедшем времени, я уверен, вас и сейчас с удовольствием слушают люди разных поколений.

— Спасибо. Но сейчас сложные для меня времена. Я радуюсь за тех, кто вписался в нынешний шоу-бизнес. Себя же к таким счастливчикам не отношу. Я осталась советской артисткой, не умеющей зарабатывать большие деньги, и живу от концерта до концерта… Да и воры меня полюбили. Надеются разбогатеть. И теперь, если заводятся какие-то деньжата, я предлагаю их дочери, она строит под Москвой домик, а пока снимает квартиру. Говорю, бери, а то все равно исчезнут. Так что шоу-бизнес — это для головастых. А я человек эмоциональный. Для раскрутки нынче нужны реклама, платья, наряды. Одним словом, деньги. Знаете, когда-то давно-давно меня одевал уже тогда профессиональный модельер Слава Зайцев. Чтобы сшить у него платье, мне надо было дать шестьдесят концертов, получив за каждый по сорок семь рублей. По тем временам это были большие деньги, а значит, мое платье дорого стоило.

— Наряды от Юдашкина не по карману?

— Мне импонирует его стиль. Когда-нибудь, быть может, я обращусь и к нему, а сейчас лучше помогу дочери достраивать свой дом — это важнее.

И великая моя современница, несравненная, блистательная, неповторимая Эдита Пьеха, измучившись над жестким куском родимой кулинарии, поставила на стол два початка вареной кукурузы. Афродита стала кормить своего Зевса. И пусть продуваются ветрами Крылатские холмы. Здесь, на кухне богини, тепло и уютно.

1998

Мама ей говорила: «Земфира, я лучше, чем моя мама, а ты должна быть лучше, чем я». Эта гениально-убедительная формула вселила в девочку уверенность, почти фанатизм в достижении цели.

— Лет с четырнадцати меня родители не опекали вообще. Я считаю, что свободный полет есть гуд.