Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза - Александр Чудинов

После того как Ромм отказался от занятий медициной, но не преуспел в других науках, ему оставалось лишь надеяться на счастливый случай – на успех какого-либо начинания, подобного «академическому проекту». Однако такой успех зависел уже не столько от самого Ромма, сколько от сочетания сил и влияний в высших сферах власти, куда риомец доступа не имел и где его интересы представляли его покровители. Но вероятность благоприятного совпадения звезд на этом небосклоне была не слишком высока, и, соответственно, перспективы карьеры Ромма оставались более чем туманными. Тем же летом 1778 г. он так писал об этом Дюбрёлю:

Я получил, мой дорогой друг, письмо г-на Буара. Его советы кажутся мне весьма мудрыми. Продиктованные дружбой и искренностью, они заставляют меня стыдиться, но и утешают. Да, мой дорогой друг, я краснею от того, что моя карьера продвигается столь медленно. Я чувствую, что слишком сильно полагался на обстоятельства. Увлеченный множеством проектов, отвечавших моим склонностям и вселявших в меня надежды, я до последнего времени считал, что вот-вот обрету достойное положение, не связанное с медициной, но, к сожалению, слишком зависевшее от решения министров. Несколько раз я получал от них обещания, но опыт ценой времени, потерянного для других дел, научил меня, что при дворе ничто не ценится меньше обещаний[346].

Шансы Ромма на успешную карьеру становились все призрачней. После первых успехов в «штурме» Парижа, когда молодой провинциал сумел обосноваться в столице, обзавестись полезными знакомствами и покровителями, найти себе скромный, но постоянный заработок и приступить к занятиям медициной, дальнейшее его продвижение к поставленной цели явно застопорилось. После четырех лет пребывания в столице положение Ромма оставалось практически столь же неопределенным, как и после первых четырех месяцев.

Врачом он не стал и, похоже, распрощался с надеждой на это. В последний раз о гипотетической возможности получения такой профессии Ромм упомянул в своей переписке на исходе 1778 г., когда сообщил друзьям, что собирается в Монпелье на знаменитый медицинский факультет, который в свое время окончил доктор Буара[347]. Но порыв, возможно вызванный запоздалым сожалением об утраченных перспективах, оказался кратким, и к этой теме Ромм больше не возвращался. Подобные метания показывают, сколь мало определенности было в его планах на будущее.

Не стал он также математиком или физиком. «Академический проект» окончился неудачей, как, по словам Ромма, и «множество» других. Риомец не имел каких-либо реальных достижений в этих дисциплинах – ни научных трудов, ни совершённых открытий, которые позволяли бы ему в силу собственных заслуг претендовать на успешную карьеру в данной области. Единственным его козырем была поддержка высоких покровителей, но те, увы, оказались недостаточно «высоки», недостаточно влиятельны, чтобы обеспечить своему подопечному искомую должность.

О степени влиятельности того «лобби», на поддержку которого мог рассчитывать наш герой, мы можем судить по списку парижских знакомых Ромма, составленному им в конце 1778 г. по неоднократно повторявшейся просьбе Дюбрёля[348]. Список состоит из двух частей – «высшее общество» и «ученые с писателями», в каждой – по 14 имен.

Изучая первый раздел этого перечня, нельзя лишний раз не оценить, какой удачей для Ромма оказалась его встреча с графом А.А. Головкиным уже в первые месяцы пребывания в Париже, а затем и знакомство через него с графиней д’Арвиль. Даже четыре года спустя связи риомца в высшем свете ограничивались преимущественно окружением этих двух его покровителей. Маркиза Монкан была любовницей А.А. Головкина[349] и подругой мадам д’Арвиль. К числу друзей последней принадлежали также графиня Жюмияк, графиня Жанлис, шевалье Т. Ламет (будущий деятель Революции), граф Шатэнье, а граф д’Эссюй являлся ее родственником по мужу. Кроме них в этой же части списка упомянуты шведский барон де Сталь, командир Буйонского полка барон Флашланден, граф д’Альбаре (ставший накануне епископом), близкие к литературным кругам аббаты Сабатье и Ларош, а также мадемуазель Валетьер, идентифицировать которую издателям переписки Ромма не удалось.

Все эти лица, по словам Ромма, «желали ему добра», однако на деле их возможности оказать ему сколько-нибудь действенную протекцию были не слишком велики. Среди них мы не видим никого, кто занимал бы сколько-нибудь значительный пост в административных органах, не говоря уже о правительстве. К тому же в положении двух главных покровителей Ромма имелись некоторые «слабости», снижавшие эффективность их влияния. Мария-Антуанетта откровенно недолюбливала графиню д’Арвиль[350], что, естественно, отнюдь не способствовало повышению кредита той при королевском дворе. Головкин же, хотя и пользовался несомненным уважением в высшем свете Франции, однако был иностранцем и не принадлежал ни к одной из придворных «партий», игравших ведущие роли на политической сцене королевства.

Во второй половине списка мы видим имена ученых и литераторов, с наиболее известными из которых Ромм также познакомился в первые месяцы своей жизни в столице. Это уже упоминавшиеся ранее натуралист Ф. Розье, математик и астроном Ж.Ж. Лаланд, физик Ж.Э. Сиго де Лафон, профессор анатомии А. Порталь, географ Ж.Э. Геттар. Кроме них в список включены математик Ж.А.Ж. Кузен, химики Б.Ж. Саж и Митуар, врач П.Ж.Ж. Кабанис. Литераторы представлены энциклопедистом П.Н. Шанжо, драматургом Б.Ф. Дюрозуа и автором занимательных сочинений по истории Ф.А. Тюрпеном. Каким-то образом в перечень попал и уже появлявшийся на страницах этой книги судейский чиновник М. Болатон де ла Перш, который если и имел отношение к науке или литературе, то лишь как любитель. И, наконец, одного человека – некоего Делегаля – идентифицировать не удалось.

В отличие от первой части списка, этот круг людей был более разнороден. Большинство перечисленных в нем ученых принадлежало, условно говоря, к деятелям второго и даже третьего ряда «республики наук», а потому они если и питали симпатию к начинаниям Ромма, то едва ли могли оказать ему действенную поддержку. Из всего перечня, пожалуй, только Ж.Ж. Лаланда и Ж.А.Ж. Кузена можно на тот момент с большей или меньшей степенью уверенности отнести к высшему эшелону французской научной элиты. Причем из них, как минимум, Лаланд обладал реальными возможностями помочь молодому ученому получить достойное место, как он сделал по отношению к старшему Ромму. Однако Жильберу Лаланд такой услуги не оказал. Почему? Имеющиеся у нас источники не позволяют ответить на этот вопрос. Может быть, просто не сумел, не подвернулось подходящей оказии. А может, отнесся к претензиям неофита с таким же скепсисом, какой проявил его, Лаланда, ученик… Николя-Шарль Ромм.