Шальные деньги - Андрей Воронин

– Как видите, он существует.

– Приходится признать, – проговорил Ленский, – раз диск всплыл в администрации, значит, его туда передало ФСБ. Юшкевич по своей инициативе ни за что не стал бы его добывать.

О том, что именно генерал Потапчук занимается его персоной. Ленский знал от Юшкевича. Информацией обладал полной. Знал даже кличку Глеба Сиверова – Слепой, но больше ничего узнать не смог. Генерал Потапчук был не из тех людей, кто сдает своих агентов.

– Прохоров, прошлое меня волнует мало, но то, что на теплоходе оказался чужой, требует объяснения. Какого черта он там делал, как он туда попал, куда исчез?

Прохоров молчал. Сказать ему в свое оправдание было нечего.

– Вот уже полчаса, как я пытаюсь решить эту головоломку.

Глаза Ленского сузились. Он, не поднимая со стола пульт дистанционного управления, нажал кнопку. На экране телевизора появилось изображение. Съемка велась камерой, установленной на пристани. Гости приезжали один за другим, поднимались на борт теплохода. Прохоров и сам дважды просмотрел пленку, прежде чем ту запросил Ленский. Внимательно смотрел, останавливал, сверяясь со списком приглашенных гостей.

– Смотри тщательнее, может, кого-нибудь пропустил?

Наконец Кривошеев взошел на борт теплохода. Мостик поднялся.

– Чужих нет никого, – пришлось констатировать Прохорову.

– Но он появился.

– Да, я потом пересчитал людей на теплоходе. Были лишь приглашенные и члены команды.

Ленский зло цокнул языком:

– Что он, с неба на палубу спустился?

– Выходит, что так.

– Где он был, что делал?

– Видеосъемка во время торжества на теплоходе не велась.

– И правильно, – возмутился Ленский, – я еще не сошел с ума, чтобы подставлять себя и гостей. Я не школьница старших классов, чтобы самолично вести дневник, который потом могут прочитать родители. И что, никто не вспомнил чужого человека на теплоходе?

– Никто не помнит, как он выглядит. Лишь охранник, заметивший, как чужак выходил из каюты.

– Он там прятался?

– Нет, все помещения до отплытия были проверены. За это головой ручаюсь.

– Интересные дела получаются. Вроде был человек, и вроде его не было.

– Я посидел, хорошенько вспомнил, с ребятами переговорил, – задумчиво произнес Прохоров, – вроде получается, что он с Лией на палубе путался.

– С Лией? – изумился Ленский и на этот раз резко схватил пульт управления и принялся мотать пленку туда и назад, волнуясь и отыскивая нужное место.

– Вот! – наконец крикнул Прохоров, указывая пальцем на экран телевизора. Ленский довольно ухмыльнулся:

– Точно, она одна приехала.

И олигарх и начальник охраны просмотрели запись. На набережной к причалу выехало такси. Женщина сама расплатилась и в одиночестве проследовала на теплоход.

– Я могу подъехать к ней, переговорить, – предложил Прохоров.

Ленский закусил нижнюю губу.

– Женщины – странный народ, никогда не поймешь, что у них на уме. Не надо тебе, Николай, ехать. Я сам. Тебе она все равно ничего не скажет.

Прохоров собирал фотографии на столе, запихивая их в конверт.

– Тебе не кажется, Николай, – глядя в окно, проговорил олигарх, – что незнакомец на судне и байкер в Берне – один и тот же человек?

– Я уже думал об этом. У меня такое чувство, что он и сейчас ходит кругами возле нас.

– Ничего, пусть походит, – вздохнул олигарх. – Все, что я мог потерять из-за него, уже потерял.

По тону хозяина Прохоров понял, что пора уходить. Ленский сейчас не в духе.

Оставшись один, олигарх загадочно улыбнулся. Так человек улыбается, вспомнив что-то приятное, но безвозвратно ушедшее.

* * *

В темноте, да еще за городом, рассмотреть и запомнить машину практически невозможно, если, конечно, это не семиметровый “Линкольн”. “Волга” же – машина неприметная.

Возле Пырьевска Кирилл Андреевич Кривошеев оказался, когда солнце уже спряталось за горизонт и о его существовании напоминала лишь узкая пунцовая полоска над мрачным лесом.

В этот день даже полупустынные улицы Пырьевска казались Кривошееву опасными. Он объехал город стороной по проселочной дороге, которую жители районной столицы гордо именовали полукольцевой.

Когда мотор замолчал, Кривошееву показалось, что наступила полная тишина. Он сидел в автомобиле, и ему чудилось, будто машину облепила густая черная смола, она полностью залила стекла и стоит открыть дверцу, как расплавленный горячий битум тут же хлынет вовнутрь салона.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Он уже различал силуэты построек психиатрической лечебницы. Отовсюду неслись трели кузнечика, назойливо жужжала залетевшая в машину муха. Насекомое, выбившись из сил, ползло по стеклу, вибрируя крыльями на последнем издыхании. Брезгливо спичечным коробком Кривошеев раздавил муху.

– Пора, – сказал он и вышел из машины.

Руки дрожали.

– Черт, где же Кругловский? Обещал меня встретить, а сам… – пробурчал Кирилл Андреевич, подходя к высоким воротам.

Оказалось, что навесной замок существовал лишь для видимости. Он был пропущен только в одну скобу. Створки ворот удерживала замотанная вокруг штырей короткая цепь. Стараясь не звенеть, Кривошеев размотал ее и неожиданно для себя оказался по колено в высокой траве, сплошь усыпанной крупной росой, – в темноте он сбился с тропинки. Тонкие кожаные ботинки мгновенно промокли.

– Что они, психов совсем из корпусов не выпускают? Трава разрослась по самые колени.

С доктором Кругловским Кривошеев столкнулся на крыльце административного корпуса. Он даже негромко вскрикнул от неожиданности: лишь только тронул ручку двери, как та сама отворилась. Виктор Феликсович, не рассмотрев, кто стоит на крыльце, тоже отпрянул.

– Ну вы и напутали меня, – выдохнул психиатр. Договаривались у ворот встретиться. Кирилл Андреевич изобразил на лице улыбку.

– Наверное, я немного раньше приехал.

– Нет, это я задержался, по телефону болтал.

– Пусто здесь у вас, безжизненно, – проговорил полковник налоговой службы.

– Нас сейчас только трое в доме, персонала не хватает, особенно на ночные дежурства.

– Он здесь? – спросил Кирилл Андреевич.

– Конечно.

Сердце у Кривошеева забилось быстро и неровно.

– Вы не волнуйтесь так, – психиатр взял Кирилла Андреевича за локоть. – Больные, они чужое волнение сразу чувствуют. Если человек не в себе, то и больные начинают нервничать, а слушаются они только уверенных в себе людей. Дай им ощутить слабину – вмиг наглеют.