Вуали Фредегонды - Жан-Луи Фетжен

— Я знала, что это ты.

Этот голос… Фредегонда снова ощутила головокружение, измученная самыми противоречивыми чувствами, к которым добавлялись физическая боль и угрызения совести.

— Я позабочусь о тебе, девочка моя, Belisama gatalis…Спи, Geneta, яздесь, и тебе нечего бояться, dibu e debu.[44]

Женщина наконец приблизилась. Увидев ее лицо в красноватых отблесках пламени, Фредегонда сначала подумала, что видит призрак, вырвавшийся из преисподней. Но этот призрак улыбался, и голос его был нежным.

— Uiro nasei es menio, olloncue medenti. Langom nathanom esti. Ты помнишь? Спи, малышка. Теперь старуха Уаба о тебе позаботится.

* * *

Баптистерий[45]часовни Сен-Медар, согласно обычаю, был щедро украшен цветами — особенно там, где на стенах отсутствовала побелка, или в тех местах крыши, которые еще не были покрыты черепицей, так что сквозь них можно было видеть небо. Базилика, где похоронили короля Хлотара, была далека от завершения и, скорее всего, ей предстояло оставаться в таком состоянии еще долго. Королевские сокровища, доставшиеся Хильперику, новоиспеченный король Суассона почел за лучшее раздать своим сподвижникам в награду за верность, а на оставшуюся часть — укрепить войско, вместо того чтобы тратить на прихоть вздорного старика, который вдруг под конец своих дней превратился в святошу. Поэтому вся знать Суассонского королевства, прибывшая на крестины юного принца, вынуждена была собраться во дворе, среди нагромождений бревен и камней, на грязных немощеных дорожках, под ледяным дождем. Увидев, как тесно внутри часовни, большинство приглашенных предпочли остаться снаружи, несмотря на дождь и холод.

Внутри было немногим лучше. От епископа Котиния, который должен был распоряжаться церемонией, даже издали разило вином, и он едва держался на ногах. Он и его помощники стояли вдоль стены, рядом с которой находился маленький восьмиугольный бассейн, служивший купелью. Детских купелей не было — во-первых, из-за того, что часовне требовалось много других, гораздо более насущных вещей, а во-вторых, из-за того, что совсем маленьких детей крестили редко. Франки соблюдали древний обычай: на восьмой день жизни младенца крестный отец окунал его в ванну и называл имя. Даже самые набожные признавали, что принятие религии Христа должно быть делом сознательного выбора, которое может совершить лишь юный человек, вступающий в мир взрослых.[46]С полдюжины новообращенных, из которых самому младшему было около десяти, а самому старшему — в три раза больше, тряслись от холода в длинных шерстяных рубашках, стоя босиком на полу в ожидании, когда епископ закончит крестить принца Хловиса и совершит таинство над ними.

Хильперик и королева сидели чуть поодаль, на деревянных тронах, поставленных у соседней стены, в окружении свиты и стражников, державших факелы, — таким серым был день и таким слабым был здесь свет. Не считая золотых корон, на которых играли отблески пламени, они ничем не отличались от остальных собравшихся, поскольку из-за холода все украшения, вышивки и золотая шнуровка были укрыты под теплыми плащами, ниспадавшими спереди и сзади до середины бедер и сколотых фибулами на плече.

Между тем как Котиний мазал головку младенца Хловиса священным елеем и неразборчиво и негромко произносил ритуальные слова, ливень снаружи еще более усилился, и вороха цветов, закрывавшие дыры в крыше, упали на пол. Дождь зашелестел по поверхности воды в бассейне. Холод, свист ветра и стук дождевых капель по дырявой черепичной крыше, размокшие цветы на полу вызывали у собравшихся все более заметное уныние, так же как запинающееся бормотание епископа и эта бесконечная церемония, в которой никто ничего не понимал. Как ни странно, конец ей положилmajor domusОсаний, крестный отец юного Хловиса: он громко поблагодарил епископа (от неожиданности все даже вздрогнули) и, повернувшись к нему спиной, передал младенца матери.

Ни от кого не укрылось, что епископу понадобилась помощь двух священников, чтобы вернуться к своему креслу, после того как он поручил завершающую часть церемонии провести одному из своих помощников. Тот действовал быстро, сознавая и то, что вода в бассейне, куда по очереди окунались новообращенные, очень холодная, и то, что собравшиеся с нетерпением ждут, когда можно будет отправиться в расположенное неподалеку аббатство Круи, где в очаге горит огонь и наверняка найдется чем достойно отпраздновать сегодняшнее знаменательное событие. Конечно, смотреть на этих несчастных, погружавшихся в воду, было довольно забавно, но присутствие епископа и в особенности дворцового управителя Осания мешало откровенному веселью. Наконец обряд завершился, и все уже устремились к дверям, когда король поднялся с места.

— Подождите, друзья мои!

Он распахнул свой плащ, взял младенца из рук королевы и помог ей подняться. Одовера, краснеющая и неловкая, как всегда в те моменты, когда ей приходилось появляться на публике, вывела из окружавшей ее толпы придворных молодую женщину, на которой был такой же плащ франкского фасона, как и на ней самой, а под ним — ничего, кроме тонкой белой рубашки, оставлявшей обнаженными руки и босые ступни. Все узнали в ней Фредегонду, новую подопечную королевской четы. Она была потрясающе красива Те, кто уже направился к дверям, и даже большая часть тех, кто уже вышел, вернулись назад. Между тем как Одовера с явной неприязнью отстранилась, Фредегонда сбросила плащ на руки своей собственной дамы-компаньонки. Это была женщина невысокого роста, с круглым сияющим лицом, не слишком красивая, но невольно привлекающая к себе внимание — в каждом ее жесте сквозило что-то необычное. Ее взгляд, устремленный на молодую женщину, не был взглядом служанки — скорее он был материнским. Она быстро наклонилась к Фредегонде, что-то прошептала ей на ухо и отошла, тогда как последняя, похожая на тонкую восковую свечу в своей белой рубашке, начала спускаться по ступенькам бассейна, пока не вошла в воду по плечи. В отличие от тех, кто заходил туда до нее, она казалась совершенно нечувствительной к холоду, молча стоя в воде, с гордо поднятой головой и твердым взглядом. Про себя она повторяла, словно заклинание, слова Уабы: «Uiro nasei es menio, olloncue medenti. Langom nathanom esti». «Связывай мужчину его желанием, и все будут тебя чтить. Цена не имеет значения». Слова древнего языка пересилили обжигающий холод воды — подобно тому как накануне вечером Уаба смогла излечить ее ожоги, так, что они бесследно исчезли.

Мать и сама применяла это правило — что позволило ей выжить, тогда как Старшая погибла. Выжить у сотника Жерара и его мужланов. Перенести стыд и презрение. И связать мужчин их желанием, чтобы возродиться. Когда Жерар скончался, все верили в то, что это произошло от чрезмерной невоздержанности, — и так оно и было. Тогда ее продали на службу в королевский дворец, где отправили на кухню. Снова соблазнять, снова выживать… Так продолжалось до тех пор, пока однажды она не заметила свою Genetaв свите Одоверы — вскоре после смерти короля Хлотара. Это продолжалось одно мгновение, но когда она поняла, кого увидела, богато одетые дамы уже ушли. Позже она узнала всю историю своей воспитанницы от женщины, работавшей вместе с ней на кухне, муж которой, погонщик быков по имени Эврар, охотно рассказал, как придумал звучное имя для этой малышки, полумертвой от холода. Потом король умер, его сыновья разъехались по своим новым владениям, и прошли долгие недели, прежде чем Уаба снова увидела свою бывшую подопечную — в холодную зимнюю ночь, когда Пупа привела ее к постели своей госпожи. Всю ночь она лечила ожоги с помощью магии растений и собственных рук — чтобы не только унять боль и заживить раны, но и не оставить на руках Фредегонды ни малейших шрамов, чтобы ничто и никогда не уродовало ее.