Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с "Исламским государством" - Надия Мурад

Он издевался надо мной, прекрасно зная, что ответит любой человек на такой вопрос.

– Я не знаю, что с моими родными, – ответила я, мысленно моля Бога, чтобы он ушел.

– А что ты мне дашь, если я помогу тебе сбежать?

– У меня ничего нет, – искренне ответила я, хотя понимала, на что он намекает. – Но если поможешь мне, я позвоню брату, и он даст тебе все, что ты захочешь.

Он засмеялся.

– Боишься? – спросил он, подсаживаясь ближе ко мне.

– Конечно, боюсь.

– Посмотрим, – сказал он, протягивая руку к моей груди. – Когда боятся, сердце стучит сильнее.

Увидев протянутую руку, я перестала говорить и как можно громче закричала. Мне хотелось, чтобы от моего крика обрушились стены дома, а сверху упал потолок и убил нас обоих.

Дверь распахнулась, и появилась мать Мортеджи.

– Оставь ее, – сердито посмотрела она на своего сына. – Она не твоя.

Мортеджа вышел из комнаты, повесив голову, словно напроказничавший ребенок.

– Она кафир, – добавила она ему вслед и повернулась ко мне, хмурясь. – И она принадлежит Хаджи Салману.

На мгновение я задумалась, как она поведет себя сейчас, когда мы остались вдвоем. Пусть она и поддерживала террористов, но если бы она села рядом и признала, что со мной поступили жестоко, наверное, я бы простила ее. По возрасту она была ближе к моей матери, и ее тело было таким же мягким. Если бы она только сказала: «Да, я знаю, тебя привезли сюда силой» и спросила «Где твои мать и сестры?» и ничего больше не сказала и не сделала бы, то мне уже стало бы легче. Я представила, как она дожидается, пока уйдет Мортеджа, а потом садится рядом со мной на кровать, называет меня доченькой и шепчет: «Не бойся, я помогу тебе сбежать. Я же сама мать». Эти слова стали бы для меня, словно хлеб для голодного человека, не евшего несколько недель. Но она просто ушла, и я снова осталась одна в комнате.

Через несколько минут вошел Хаджи Салман.

– Можем поехать повидать Катрин сейчас, – сказал он, и мое сердце как будто переполнилось и тут же опустело.

Я слишком сильно волновалась о своей племяннице.

Катрин родилась в 1998 году. Она была старшей дочерью Элиаса и с самого рождения заняла особое место в нашей семье. Именно из-за протестов Катрин Элиас не переехал со своей женой в другой дом. Катрин любила мою мать почти так же сильно, как и я, и любила меня. Мы делились всем, даже одеждой, и иногда одевались одинаково. На свадьбе моей двоюродной сестры мы были в красном, а на свадьбу одного из моих братьев надели все зеленое.

Несмотря на то что я была старше, в школе я отставала, и мы ходили в один класс. Катрин была умной, но при этом практичной не по годам, она любила трудиться и после шестого класса бросила школу, чтобы работать на ферме. Ей больше нравилось не учиться, а проводить время с родными, и еще она любила чувствовать себя полезной. Несмотря на юный возраст, тихий нрав и хрупкое телосложение, она выполняла любую работу по дому и на ферме. Катрин доила коров и готовила так же хорошо, как Дималь. Когда кто-нибудь болел, она плакала и говорила, что может прочувствовать болезнь так, что больному станет лучше. По ночам, перед тем как заснуть, мы делились с ней планами на будущее. «Я выйду замуж в двадцать пять, – часто говорила она. – Хочу, чтобы у меня была большая семья и много детей».

Во время осады Катрин почти не выходила из гостиной, где сидела перед телевизором и плакала, переживая за людей на горе. Услышав, что ее сестру Басо схватили в Тель-Кассре, она стала отказываться от еды. «Нам нужно сохранять надежду. Может, мы так выживем», – повторяла я ей, гладя ее лицо, пожелтевшее от недостатка пищи и сна. Моя мама говорила ей: «Посмотри на своего отца – ты должна быть сильной ради него». Но Катрин рано потеряла надежду и отчаялась.

В Кочо нас рассадили по разным грузовикам, и снова я увидела ее только в Солахе, где она цеплялась за мою мать и пыталась оградить ее от боевиков. «Я пойду с мамой. Она сама не может ходить», – сказала Катрин одному боевику. Но тот прикрикнул, и она послушалась.

В Мосуле я волновалась сильнее всего именно за Катрин. «Только не кричи больше, – говорила она. – Я знаю, что делал Абу Батат. Он и со мной делал то же самое». Она знала, что иногда у меня случаются вспышки гнева, и ей не хотелось, чтобы меня наказали. «Не говори по-арабски, Надия, – предупредила она меня, пока мы в том доме в Мосуле ждали, когда нас разделят. – Ты же не хочешь, чтобы тебя отвезли в Сирию». В последний раз я видела ее, когда Салван оторвал меня от нее и понес вниз.

Мы с Хаджи Салманом вышли из дома Мортеджи. По дороге я увидела мать Мортеджи на кухне, где она ставила на спину какого-то мужчины банки – так обычно делают, чтобы улучшить кровообращение, от чего на спине остаются красные круги. Попрощаться с хозяйкой дома считается вежливым, а с усвоенными в детстве привычками расстаться тяжело, поэтому я сказала:

– Салман пришел. Мы уходим, спасибо.

– С Богом, – сказала она и вернулась к своему занятию.

Мы с Хаджи Салманом снова приехали к тому зданию, в котором накануне ночью продавали рабынь.

– Они наверху, – сказал он и подтолкнул меня к лестнице.

Катрин и Нисрин находились в большой комнате с закрашенными окнами, одни. Сразу было заметно, что они сильно устали. Катрин лежала на тонком матрасе, слегка прикрыв глаза, а Нисрин сидела рядом с ней. Когда я открыла дверь, они окинули меня непонимающим взглядом. Я вспомнила, что забыла приподнять никаб.

– Вы пришли прочитать нам Коран? – тихо спросила Катрин.

– Это я, Надия, – сказала я.

Увидев мое лицо, они бросились ко мне. Мы так сильно разрыдались, что мне показалось, мы сейчас умрем от плача. Наши мышцы ныли, и мы едва могли дышать.

– Нам сказали, что должна прийти женщина, которая проверит, девственницы ли мы, – сказали они. – Мы подумали, что ты – это она!

– Я не очень хорошо вижу, – сказала Катрин, когда я села рядом с ней.

И в самом деле ее веки затекли, а под глазами темнели синяки.

– Ты выглядишь такой слабой, – сказала я, сжимая ее руку.

– Я пощусь, чтобы Бог помог нам, – объяснила она.

Я боялась, что без пищи она совсем ослабеет, но не сказала этого. Езиды официально соблюдают пост два раза в год (хотя обычно постятся только истинно верующие), но чтобы показать свое благочестие и доказать преданность Тауси Малаку, мы можем по своему желанию поститься в любое другое время. Пост способен не столько ослабить нас, сколько, наоборот, придать силы.

– Что случилось с тобой? – спросила я Катрин.

– Меня купил мужчина по имени Абу Абдулла и отвез в другой дом в Мосуле. Я сказала, что у меня рак и ко мне нельзя прикасаться, так что он избил меня и вернул на рынок. Поэтому у меня синяки под глазами.