Улица Окопная - Кари Хотакайнен

Сиркку спала в кухне на полу. Утром, когда она ушла на работу, мне стало страшно вдвоем с Сини.

Матти наверняка придет, я его знаю. Или думаю, что знаю.

Коллаж, который Матти прибил на дверь, я выбросила.

Дом был красивый, но то, что он совершил, – ужасно.

Я ему говорила об этом доме, может, даже показывала картинки, иначе как же он выбрал. Сини хотела поиграть с коллажем, но я бы не выдержала.

Днем я уложила Сини поспать, у меня появился часик времени на себя.

Тщетно, я тут же рухнула в пропасть. Я задумалась о своей жизни, а это хорошим не кончилось. Что-то стоило сделать иначе, где-то я неправильно поступила, а что-то мы испортили.

Сини спала безмятежно, я надеюсь. Она знает только, что свет родится на небе, еда в банке, а улыбка на губах. Ей вовсе не грустно оттого, что папа прибил нам на дверь картинку и бегал по лесам в поисках дома.

Я решила рассказать Сини все, только когда она будет достаточно взрослой.

Взглянула на часы. Пятнадцать минут. Они истекут, Сини проснется, и мое время кончится.

Мы из-за этого ссорились. Матти считал, что за десять лет я ни о чем другом не говорила, кроме как о собственном времени. Ну и что? Человек сам находит для себя время и место. Матти пренебрегал моим мнением. Он утверждал, что человеку не требуется внешних стимулов, если голова работает. Ну да, если.

Все эти годы меня не покидало ощущение, что я единственная, чей муж сидит дома. И Сиркку – единственный человек, кому я доверила это. Не такая уж серьезная проблема для страны, которая кишит алкоголиками и отцами в бегах. Только никто не представляет, как тяжко двадцать четыре часа в сутки терпеть человека, который во всем абсолютно прав и долбит об этом без остановки.

Если полицейские охотятся за шизанутым пьянчугой, они ошибаются. Башка у него варит, но нервы – ни к черту. Он сам говорил, утверждая при этом, что нервы и частично слух утеряны в беседах со мной. Какая ерунда, ерунда.

Я взяла бумагу и ручку.

Изложив все, что мне известно о моем муже, я отправила письмо в полицию, чтобы знали, кого искать. Я догадываюсь, что полиции это вовсе не нужно для задержания. Я дописала список до конца, чтобы самой исцелиться.

В довесок к выходным я взял несколько отгулов, чтобы решить дела с домом. Я уломал начальника склада Сиикавирта, сославшись на сверхурочные. Он полюбопытствовал, для чего мне нужны выходные. Я сказал, что собираюсь в Лапландию подзарядиться энергией, так как знал, что Сиикавирта проделывает то же три раза в год. Он одолжил мне туристическую карту Национального парка и посоветовал избегать слишком крутых тропинок.

В первый же выходной я столкнулся в «Алепа» с Сейей, которая умоляла меня о массаже. Сославшись на занятость, я посоветовал ей воспользоваться официальной услугой. Сейя нервно польстила, что еженедельное наслаждение, которое доставляю я, ни с чем не сравнимо. Я попросил ее говорить тише. Сказал, что согласен на условиях тройной оплаты. Мне каждая марка будет не лишней для покупки дома. Поддакнув, Сейя растрогалась так, что повисла у меня на шее и постаралась куснуть за мочку. Оттолкнув ее к полке с консервами, я напомнил о договоре: она – клиент, и ничего личного в наших отношениях.

Я обслужил Сейю самым рутинным способом, за стремление к нежности я хладнокровно выставил счет. Когда она взлетала на вершину заснеженных гор, я разглядывал на стенке чертеж типового дома и обдумывал перепланировку. После ухода Сейи я вымыл руки и полностью погрузился в жизнь Оксанена.

Я начал с уточнения его ритма жизни.

Подъем примерно в 6.30, хотя спешить некуда. Типично для фронтовиков первого поколения, они привыкли вставать с петухами. Газета, кофе, пара кусочков хлеба, пиджак на плечи и – во двор размышлять. Около получаса активное потребление кислорода: постоять под деревом, посидеть на качелях, покрутиться в огороде.

Более внимательное чтение газеты минут двадцать, бесцельная возня по дому, пару раз посетил подвал. Звонил куда-то, оказалось, приятелю по имени Рейно, с которым он играет в покер на автомате в ближайшем кафе.

Вечерняя рутина. Простая еда, жареная картошка, тефтели из соседнего магазина или жареная рыба. Приличную еду готовить не умеет.

Все новости, начиная с шести, по всем каналам. За исключением десятичасовых новостей, когда он уже спит. Быстро засыпает в кресле-качалке, укрыв ноги пледом.

В течение двух дней все действия повторяются почти минута в минута. Это неплохо знать.

Наблюдение я вел из-под яблони, заглядывал в окна с веранды и с огорода. Сидя под открытым окном, записал два телефонных разговора.

Описав увиденное в блокноте в общих чертах, я отправился в экспедицию двух чувств. Я хотел потрогать и понюхать дом. Еще десять лет назад я понял, что мир открывается больше, если использовать все пять чувств. До этого я недооценивал осязание и обоняние за счет прочих ощущений.

Засек время на пульсомере – 18.20.

В полседьмого он пойдет играть с Рейно.

Я пустился бежать. Движения были легкими и упругими, как у Ристо Улмала.[15]Я вспомнил его интервью в журнале «Бег». По мнению Улмала, легкого шага добивается лишь тот, у кого ясная цель. Силы его высказывания, на мой взгляд, вовсе не убудет оттого, что он не принес Финляндии медалей в международных соревнованиях. Мы с Улмала бегаем не для страны, а для себя.

Оксанен попался мне навстречу на узкой грунтовой дорожке недалеко от Маунуннева. Натянув на голову капюшон, я рванул что было сил, так что вряд ли он меня узнал.

Последние двести метров я прошел бодрым шагом, представляя, какой она будет, моя новая дорога домой.

Вот я возвращаюсь из магазина с пакетом и с Сини, Хелена машет нам из окна кухни, на часах полпятого. Мы готовим ужин, на этот раз Хелена помогает мне кашеварить, потом идем в огород, вспоминаем то далекое время, когда вся наша жизнь шла наперекосяк, смеемся, я целую Хелену в шею, губами пощипываю за ухо, читая в ее глазах обещание более длинного, чем обычно, вечера.

Войдя во двор, я тут же приник к стене.

Понюхал ее.

Так пахнет дерево и опилки.

Так пахнет детство.

Где-то там наколоты дрова, напилены бревна, а они сидят себе на чурбаках, на траве перед ними кофе, в глазах надежда, позади война, впереди взрослая жизнь.

Я вошел в их жизнь.

Вот Тайсто и Марта направляются в сауну. На Марте длинная ночная сорочка, на Тайсто галифе и клетчатая рубашка. Влажная трава щекочет босые ступни. Тайсто приоткрывает дверь парилки, жар ударяет в лицо. Сорочка Марты скользит к ногам. Тайсто растерян перед всеобъемлющей мягкостью. Это не может быть правдой, ведь только что еще сталь звенела, в деревьях трещало, нога Вяянянена взлетела в воздух, шипело, бухало, кто-то где-то кричал, в рот набилось болотного дерьма, когда бомба взорвалась в трясине… А вот моя Марта, белая мягкая плоть против моей плоти.