Ужас глубин - Карен Трэвисс

Бэрд выпрямился и уставился на нее пустым взглядом:

— Кстати, о паразитах. Наш кровожадный Треску сумел выбить из своих бродяг что-нибудь полезное?

— А почему ты меня спрашиваешь?

— Хоффман тебе обо всем рассказывает, Бабуля. Ты знаешь, когда я тут на днях проходил мимо твоей комнаты, то подумал, что это твои суставы скрипят, но потом сообразил, что это кровать…

«Вик мне много чего не рассказывает». Она оставила остроту без ответа.

— Думаю, мы сами об этом догадаемся, когда перестанем находить воронки на дорогах.

Берни спрыгнула на бетонную платформу, у которой плескалась вода. Маркус стоял, поставив ногу на пал, с таким видом, словно он готов отвязывать канаты, которыми была пришвартована «Коралловая звезда». Дом и Сэм должны были плыть на самой маленькой лодке, известной просто как «М70». Берни решила, что ей нужно дать имя.

Маркус быстро взглянул на нее, но не сделал замечания насчет опоздания, подождал, пока она не преодолеет расстояние между пристанью и ходившей ходуном лодкой. Она ухватилась за леер, подтянулась и пролезла под ним, затем зашла прямо в рулевую рубку.

Эйлмер Галли, пожилой капитан, сидел за столом, держа в руке чашку с какой-то дымящейся жидкостью.

— Отлично, сержант Феникс, отдать швартовы! — Раздался глухой удар — это Маркус прыгнул с пристани на борт. Галли завел мотор. — Вы действительно думаете, что с вами нам будет безопаснее?

— Может быть, и нет, — ответил Маркус. — Но по крайней мере, если вас взорвут, мы узнаем больше, чем если бы наблюдали за кораблем с расстояния в два километра.

— Вы оптимист, — подмигнул Галли. — Не волнуйтесь, мы будем держаться у берега.

«У берега» на Вектесе означало двадцатикилометровую зону — шельф. Три траулера, пыхтя, отошли от пристани и набрали максимальную скорость, то есть восемнадцать узлов. Берни было нечего делать, кроме как слоняться по тесному судну и глядеть на море. Четверо матросов были заняты чем-то в трюме. Она уселась на баке, около выкрашенного в яркий цвет трала, из-за которого казалось, что судно вот-вот перевернется, и с сожалением подумала, что у нее появилось слишком много времени для размышлений.

«Какого черта там случилось, почему Вик до сих пор не хочет рассказать мне о Кузнецких Вратах?»

Хуже всего было то, что она уже начала придумывать, что бы такого он мог сделать, чтобы заслужить ее презрение. Она сама жестоко убила двоих безоружных людей, убила совершенно хладнокровно. Мало было вещей, которые она не могла бы извинить другу.

«Значит, это не насилие. Что-то мелкое. Например, трусость. Нет, Вик не таков. У него дурной характер, иногда он не думает, что говорит. Но трусость? Нет».

Подошел Маркус и ухватился за одну из опор трала. Он молча простоял так целых пятнадцать минут, глядя на волны.

В конце концов пробормотал: «Черт!» Но это было обращено не к Берни — и он явно не хотел, чтобы она спрашивала его, в чем дело. Бывали минуты, когда ей хотелось узнать у него, как он сумел забыть то, что сделал с ним Хоффман, — что было совершенно не в его характере, жестоко и бессердечно, — но она знала Маркуса слишком хорошо и не надеялась получить ответ.

Он стоял рядом с ней еще пятнадцать минут, все так же молча, затем развернулся и направился на корму.

«О чем они с Аней разговаривают, черт побери?»

Берни заставила себя думать о другом. Прошло два часа, и она услышала у себя за спиной радостные возгласы — один из рыбаков смотрел в полевой бинокль на стаю морских птиц, которые ныряли в воду.

— Там наверняка рыба-масло, — окликнул он ее. — Смотри за борт, жди, когда покажутся пузыри.

Поиски косяка рыбы отвлекли ее. Десять минут спустя «Монтаньон» снизил скорость и опустил в воду сеть. Началась ловля. Экипаж «Коралловой звезды» вышел на палубу, и Берни вынуждена была вернуться в рубку.

Коул вызвал ее по рации. Он был подвержен морской болезни.

— Можно мне поблевать, мамочка?

— Только рыбу не испачкай, — отвечала Берни.

Пока не было никаких неприятностей. С другой стороны, перед гибелью «Леванто» тоже все было спокойно. Но сейчас траулеры находились в прибрежной охраняемой зоне, а это означало патрульный «Ворон» с гидролокатором и курсирующее поблизости военное судно «Фальконер». Они находились в безопасности — если можно было назвать безопасным одно из самых рискованных занятий в мире.

Галли оказался неплохим собеседником для человека, всю жизнь занимавшегося рыболовством.

— А ты умеешь солить рыбу? — спросил он Берни.

— Только не две тонны сразу.

— Думаю, там, скорее, будет двадцать тонн. Нутром чую.

Наверное, так оно и было. Когда час спустя «Коралловая звезда» вытащила сеть, Берни вышла на палубу, чтобы проверить правильность его догадки. Застонала лебедка, над бортом показались туго натянутые канаты, затем гигантский блестящий чешуйчатый шар, покрытый хлопьями пены.

Почему-то вокруг не было чаек, которые обычно с пронзительными воплями метались вокруг и пытались украсть добычу. Птицы устремились к другим судам.

«Странно. Очень странно».

— Вот видишь? — похвастался Галли. — Битком набита.

— Птицам ваша рыба почему-то не нравится.

— Неблагодарные твари.

В сеть попалась в основном рувета, относительно мелкая, переливающаяся всеми цветами радуги. Берни вполне в состоянии была убить животное, которое собиралась съесть, но при виде этой извивающейся массы рыбы, угрей и еще каких-то скользких существ, которых она видела впервые, ее почему-то едва не вытошнило. Они задыхались, хватали ртом воздух, бились в предсмертных муках. Если уж необходимо было убить животное, она убивала его быстро. Иначе нельзя. Маркус смотрел на сеть, нахмурившись, но невозможно было понять, о чем он думает.

— С тобой все в порядке, Берни? — спросил он.

— Сегодня я, пожалуй, буду говядину, — ответила она и, отвернувшись, взглянула на горизонт. Однако избежать зрелища этой бескровной бойни было трудно. — Очень хорошо прожаренную.

Хорошо, что Дома сейчас не было рядом. Когда-то, во времена его обучения в школе спецназа, во время занятий по выживанию в экстремальных условиях, она показывала новичкам, как свернуть шею цыпленку. Боже, он тогда был еще совсем ребенком. Семнадцать лет. Бедный парень смотрел на этого цыпленка с таким ужасом, что она уже решила: сейчас он хлопнется в обморок. Он носил свой огромный боевой нож и без всяких колебаний готов был применить его в бою, но с трудом смог заставить себя убить птицу. Однако он все-таки убил ее, убил и съел. Он сделал это потому, что так было надо.

«Бедняга Дом. Никогда не знаешь, в какой момент сломаешься. Спотыкаешься на сущей ерунде».

Возможно, в воспоминаниях Хоффмана о Кузнецких Вратах тоже было что-то такое пустяковое, но навсегда врезавшееся в память, как этот чертов цыпленок, и вытеснявшее гораздо более мрачные и страшные картины.