Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

— Кольчик, что это ты? — поднимаясь от стола, удивился Алексей Петрович. — Не по-рабочему говоришь! Пожалуй, ты, Клаша, верно тогда советовала ему к нам перейти.

— Вы меня понять не можете, — заговорил Николай.

Алексей Петрович перебил его:

— Не могу, не могу! Потому и не могу, что ты не тем языком заговорил. Настоящая правда — она поглубже, чем ты думаешь. Не забывай! Не ловись на блескучее словцо, ты не пескарь… И про то, что на коксохиме видел, тоже не забывай. Егор-то этот, знаешь, кто такой? Нашей тигельской кабатчицы сын! Помню, я тогда им завидовал, жизни их богатой… Красиво было с виду, заманчиво. Чистенький такой ходил мальчонка, розовенький. А вот как обернулось: выродком стал!

Поздним сентябрьским вечером, прыгая через канавы, перелезая через проволоку, чтобы сократить путь по строительной площадке, шли комсомольцы.

Собрание взволновало всех. Обсуждали вопрос о трудовой дисциплине.

Страна нуждалась в огромном количестве рабочих. Новое пополнение шло из деревни. Вчерашние крестьяне, успевшие сменить лапти на рабочие ботинки, а сермягу на ватник, оставались крестьянами, собственниками в душе. Многие из них, откликнувшись на призыв партии, думали только о том, чтобы покрупнее заработать и уехать домой, в деревню или еще куда-нибудь, где больше платят. Прогульщики, летуны, нарушители трудовой дисциплины встречались в каждом коллективе.

На собрании обсуждалось дело двух летунов. История их была самая обыкновенная. Они пришли на стройку в прошлом году. Сперва работали землекопами, потом катали тачки с землей, затем стали мотористами. Нередко бывало, что они не выполняли задания, их на доске показателей «сажали» на черепаху. Случались у них и прогулы, об этом писали в стенгазете; иногда приходили на работу с похмелья, за что их однажды «закопали» на кладбище прогульщиков и пьяниц, обозначив имена и фамилии на сосновом кресте. Они давали слово исправиться, выравнивались, вступили даже в комсомол, когда заканчивали курсы мотористов. В комсомоле они не проявляли активности, собраний почти не посещали, а если и приходили, то дымили цигарками, всем возмущались, а чаще всего — перловой кашей, которую подавали в столовке, требовали дополнительных талонов, балагурили, отговаривались тем, что их, мол, обманули кремнегорской рудой: говорили, будто она магнитная, сама к себе притягивает, но, оказывается, вранье. И если уж куда стоит податься, так это на золотые рудники. Золото — не то, что железо… Когда один из них сжег мотор бетономешалки, они решили бежать и, собираясь в дорогу, захватили несколько простыней — со своих и чужих кроватей. В общежитии узнали, что собрать эти простыни помогла им девушка из бригады, комсомолка. Товарищи потребовали, чтобы она рассказала, как все это случилось, созвали собрание. Девушка созналась, что виновата, расплакалась и сказала, что у нее любовь с тем парнем, который сжег мотор, что он поклялся жениться на ней, потом, когда устроится на новом месте. А куда уехал, она и сама не знает. Сказал только, что «на золото», дескать. «Жди письма».

Говорили на собрании о дисциплине, клеймили позором одних, приводили в пример других, а с девушкой так ничего и не могли решить. Расходясь по домам, продолжали обсуждать нерешенный вопрос.

Николай признался, что не понимает, как могла она поверить такому парню.

— Чего тут непонятного? — удивилась пухленькая Фаня. — Раз она любит его. Из-за любви все можно!

— Как все? — возмутился Николай. — И воровать?

Фаня придержала шаг и посмотрела в лицо Николаю.

— А знаешь ты, что такое любовь? Знаешь?

— Все равно это безобразие! — не сдавался Николай. — И нельзя так. Есть у человека, а особенно у комсомольца, долг!

— Ты красивых слов не говори! Тебя еще, наверное, ни одна девка не поцеловала.

— А при чем тут поцелуи? — Николай рывком высвободил руку. — При чем?

— Ну ладно, Леонов. Это я так… Не буду. Я вот знаю, что такое любовь. У каждого свое. Когда я слушала ее, то все про свое думала.

Лицо Фани стало печальным и некрасивым. Теперь ее румяные щеки казались не такими вызывающе пухлыми, глаза не такими победными и волосы не такими огненно-рыжими, словно не вечерняя полутьма притушила их золотой огонь, а что-то иное.

— Я про свое думала… — Она снова взяла Николая за руку, отвлекла от товарищей. — Пойдем этой тропинкою.

Николай опасливо покосился на ребят. Те заметили, понимающе засмеялись, кто-то даже свистнул.

— Пусть, — сказала Фаня спокойно. — Озорство! Они все равно знают, кого люблю… А ежели ты не знаешь, скажу… так, без фамилии скажу, расскажу, про что думала, о чем горевала. Есть у нас на участке один инженер… Вот об нем и речь. И есть студентка… на практику приехала… конфетное создание… барышня с бантиком, жениха ловит… Куда он, туда и она. В кино вместе ходят, А я за ними брожу и все вижу, брожу за ними… люблю его. Тихий он, ласковый. Я для него не знаю, что сделала бы. А он не замечает, только про дело и говорит… Потерялась я…

— А ты брось! — посоветовал Николай. — Третий всегда лишний!..

— А почему это я лишняя?

— Он же больше к ней, сама говоришь.

— Он больше к ней потому, что не знает, как я его люблю. А вот если бы он узнал, так полюбил бы меня. Я не отступлюсь. Я докажу, что люблю больше… Только вот не знаю, как это доказать ему. Научил бы ты меня! Парень ты грамотный, понимающий… Недаром Бабкин тебя философом назвал.

Николай чуть было не спросил, почему она перестала ходить к Бабкину, но сдержался.

— Может, ты думаешь, что я рабочая, а она техник, так он потому с ней? Нет, он просто не знает, как я его люблю! Что сделать? Научи, посоветуй… Я бы тебя за это… поцеловала!

— Иди своего инженера целуй.

— Дурак ты!

— Сама же просила: посоветуй!

— Я думала, ты умный… Я по правде просила…

— Ничего я не знаю, — ответил он грубовато. — И вообще мне домой пора… Хорошие у тебя мысли после комсомольского собрания!

— А чем плохие, скажи, чем? Что я — прогульщица? Плохо работаю? Этого ты про меня не скажешь! А пожалела ее, потому что поняла. Ты же не знаешь: она от него тяжелая… Это как тебе? Ничего ты в любви не понимаешь! Когда-нибудь вспомнишь меня.

— Никогда со мной ничего такого не будет, — резко проговорил Николай. — И вообще — до свиданья.

— Не проводишь?

— Сама дойдешь… мне заниматься надо. — И вдруг бросил вдогонку: — А к Бабкину почему ходить перестала? Он бы проводил!

Фаня остановилась.

— Почему перестала? Скажу. Меня этим не обидишь. Потому и перестала, что без любви ходить не могу. А Бабкин