Вечер трудного дня - Сорбатская Наталья

проснулась оттого, что Павлик шевельнулся в кроватке и нежным своим голоском вполне отчетливо произнес только одно слово: папа.

Анна повернула голову и посмотрела на ребенка. Тот не спал. Его синие, как у Стаса, глаза были открыты. Анна взяла сына на руки и стала тихо укачивать. В этот момент ей показалось, что кто-то заглянул в окно. «Господи, померещится ведь такое, четвертый же этаж…» И она подумала, что надо нормально выспаться, чтобы в глазах не рябило. А потом оба, и сын, и она, заснули.

И теперь, стоя возле окна с закрытыми глазами, Анна думала, что, вот, живем и всё ждем каких-то знаков свыше, а когда они даются, не замечаем их.

Потом она стала думать: как же так, вчера в это время, и вчера пять и даже десять часов спустя, когда они говорили по телефону, и даже тогда, когда она лежала и мечтала, как Стас будет любить ее, когда она представляла себе все это, он еще был. А что же случилось теперь?

Она точно знала, что существуют пространство и время, где Стас есть и сейчас, просто из своих теперешних пространства и времени она попасть в те уже не могла. И разрыв между ней и Стасом увеличивался так же стремительно, как между ними и тем тонущим человеком на пляже, когда ясно стало, что он не всплывет.

И по-настоящему страшным оказалось в этой истории только то, что не было силы, которая могла бы помочь преодолеть этот разрыв.

Проснулся сын. Анна отвернулась от окна, подошла, взяла его на руки, несколько секунд подержала и опустила назад, в кроватку. Потом позвала мать и попросила приготовить Павлику еду из детского питания. Кормить сама она больше не могла, ей казалось, что молоко прогоркло в ее груди.

…Сына с собой в Москву она не взяла. Ей надо было пройти этот путь в одиночестве, сосредоточенно, не отвлекаясь, не расплескав ни капли из того последнего, что еще должно было произойти между ней и Стасом.

На перроне Ленинградского вокзала в Москве ее встречали Александр Иванович и Кирилл. Они молча посмотрели друг на друга, потом пошли на стоянку. Кирилл на машине отвез их к Анне. Ехали они по кольцу, поэтому все «их» места со Стасом оставались где-то по правую руку, в глубине, на бульварах и в двориках, и Анне казалось, что она сейчас там, одновременно всюду.

Потом Кирилл уехал, а Александр Иванович остался.

— Может, ты поплачешь немного, деточка.

— Нет. Не могу. — Она чувствовала, что слезы сгорели в ней вместе с молоком. — Расскажите.

И он рассказал, как позавчера, совсем вечером, они созванивались, и Стас сказал, что неважно себя чувствует. «Еще немного поработаю и лягу», — так сказал Стас. А в четыре утра он позвонил и почти стонал от боли. Он попросил отца срочно прийти. Александр Иванович был врачом-кардиологом. Он понял сразу все и сначала вызвал неотложку Стасу, а потом побежал сам, сказав жене, чтобы ждала дома. У них с сыном, кажется, намечалось серьезное мужское дело, и женские слезы там были ни к чему.

Часть пути он проделал на поливальной машине: шофер увидел бегущего посреди проезжей части пожилого мужчину и посадил в кабину.

В подъезд он вбежал вслед за бригадой врачей. Дверь в квартиру была приоткрыта.

Стас подумал об этом, и, значит, он готовился к худшему. И все знал. В этом месте рассказа Анна напряглась и закрыла глаза. Ей надо было пережить все вместе со Стасом.

— Ну и вот, — перевел дыханье Александр Иванович. — Сначала врачи пытались помочь Стасу дома, потом решили везти в больницу.

Александр Иванович хотел к себе, в Академию, но молодой врач, «вдумчивый, хороший такой мальчик», сказал, что нет, только в ближайшую. И посмотрел на Александра Ивановича, и тот все понял. А Стас понял все еще раньше.

Александру Ивановичу разрешили ехать с ними. В машине давление у Стаса совсем упало, и даже губы его посинели. И он сказал Александру Ивановичу: «Отец, у меня долг». Наверно, о долге Кириллу за машину. Александр Иванович стал его ободрять, но тут они уже приехали.

Когда носилки стали выносить из машины, Стас спросил отца: этот шум, похожий на сильный морской прибой, ему кажется, или это на самом деле. Но ответить ему Александр Иванович ничего не успел, потому что Стаса уже везли по коридору в реанимацию.

А через полчаса вышел врач.

Потом Александр Иванович вернулся домой, и они с женой стали звонить Анне. Вот, собственно, и все. Да, еще. Все хлопоты взял на себя Кирилл. Он все устроил лучшим образом. Похороны завтра, в час дня, на Ваганьковском, там, где лежат отец и мать Александра Ивановича. Теперь, кажется, всё.

— Деточка, — сказал Александр Иванович уже в дверях, — приходи поскорее к нам, не сиди тут одна.

Но Анна была не одна. На стуле в комнате висела рубашка Стаса с ввернутым внутрь одним рукавом. На тахте, возле подушки, почему-то лежал ее свитер, который она часто надевала тогда, на море.

Анна прошла в кухню. Там, между батареин, была засунута наполовину пустая пачка ' Стюардессы». Так Стас подсушивал сигареты. Пачка была немного смята по бокам. Анна взяла ее и характерным жестом Стаса легко встряхнула. В ладонь ей выскочила сигарета. И, правда, удобно. Она закурила и вернулась в комнату.

Детская кроватка была отодвинута со своего привычного места возле тахты. Ну, конечно.

Она мешала врачам. На письменном столе были разбросаны страницы нового перевода, который Стас спешил закончить к июню. Поверх стопки чистой бумаги лежали его очки. Анна дотронулась до них, и оправа, слабо хрустнув, сложилась.

Анна решила собрать исписанные листы бумаги и тут заметила, что некоторые из них, верхние, забрызганы какой-то желтоватой жидкостью. Анна осторожно поскребла пятно ногтем. И вдруг все поняла. И разрозненные фрагменты картины наконец сложились в одно целое.

И тогда Анна увидела Стаса и ночь за окном. Она увидела, как он затачивает карандаш — точилка и маленькая горка легкой золотистой стружки, вот они. Потом он закончил фразу и пошел на кухню. Достал из шкафчика корвалол, который она всегда держала на всякий случай, выпил, вот стоит маленькая рюмочка. Потом закурил, но бросил сигарету; потому что ему стало хуже. Вот она, до сих пор лежит в пепельнице, только наполовину выкуренная. Так, что дальше? Анне казалось, что она вот-вот догонит Стаса, вот-вот обхватит его за плечи и прижмется щекой к его спине, прямо к теплой ложбинке между лопатками.

Но