Лживая весна - Александр Сергеевич Долгирев

этим справлялся. Он работал изо дня в день, но всегда находил, пусть и немного, время для игры в шахматы. Паула и Ангела почему-то не играли, может быть не умели, а может, имели другие занятия и отец учил нас с Идой. Бывало по вечерам мы сидели втроем – двое играли, а один смотрел и после партии говорил, в чем была ключевая ошибка проигравшего. Отец умер от сердечного приступа, когда мы держали фронт под Артуа. Я узнал о его смерти только через неделю. Грустная получается сказка…

– Извини, что растревожила это.

– Извиню, если расскажешь о себе.

– Хитрец.

– Именно! Я давно хочу спросить, сколько тебе лет?

– А как ты думаешь?

– Не знаю. С первой нашей встречи думаю о том, сколько же тебе на самом деле лет. Иногда я вроде бы определяю твой возраст, но ты поворачиваешь голову, говоришь что-нибудь или улыбаешься, и все мои определения летят к чертям.

– Ты очень мил, когда мучаешься загадками.

– А ты очень мила, когда уходишь от ответа.

– Сколько ты бы дал мне сейчас?

– Дай-ка подумать… Тридцать два. Я понимаю, что это неверно, но сейчас я вижу тебя такой.

– Интересно…

– Ты опять уходишь от ответа.

– Да, ты прав. Я родилась в Аугсбурге в феврале 13-го года. Отца я не помню – он был гауптманом и погиб в 1916-м. После этого мама перебралась со мной в дом своего отца, где я и выросла. Про моего деда я тебе уже рассказывала. Помнишь, ты еще сказал, что теперь понимаешь логику моей игры. Вы бы, кстати, нашли общий язык. Он был чем-то неуловимо похож на тебя, может быть вечно задумчивым выражением лица? Ему явно нужен был внук, а была только я, поэтому про охват противника с флангов, Ганнибала, бросившего вызов римлянам, и стальные шлемы я знала больше, чем про платья и кукол. Мама пыталась переучить меня, да так до конца и не смогла. Она очень любила моего отца, больше так и не вышла замуж и так и не простила деду… причастности к старой армии, наверное. Обида бывает совсем нелогичной.

Дед умер четыре года назад, а мама до сих пор живет в его доме в Аугсбурге. Для меня с его смертью закончилось детство. Окончив школу, я решила переехать в Мюнхен. Мы с моей подругой Бертой Кнабенбауэр сняли маленькую квартирку на Винтерштрассе, там сейчас и живем.

– Твоя сказка почти в два раза короче моей.

– Да, но надеюсь, что тебя это не смущает, потому что меня точно нет.

– Не смущает…

– Ты очень интересно целуешься. Ты целуешь меня так, будто хочешь напиться воды, утолить жажду, но никак не можешь этого сделать… Почему ты не женился?

– Не знаю. Наверное, просто не встретил женщину, с которой хотел бы провести всю жизнь, а может быть не был готов к тому, что в моей жизни будет кто-то постоянный…

– Ты сегодня почти обыграл меня.

– Неправда, ты опять разорвала один из моих флангов, а я не смог этому помешать.

– Там был один момент, когда ты мог все перевернуть, помнишь, когда я схо…

– Не подсказывай, а то будет нечестно.

– Хорошо.

– Ответь мне на один вопрос: почему столько молодых людей поддерживает национал-социалистов? Нацисты говорят о реванше, о почитании ветеранов, о наведении порядка, и я понимаю ветеранов и простых горожан, сопереживающих им, но чем привлекают нацисты тебя? Неужели все дело в харизме Гитлера?

– И в ней тоже, но не только. Когда мне было одиннадцать, мы с дедушкой и мамой ездили в Мемель. У деда там был знакомый, который пригласил нас в гости. Я видела как литовцы – даже не русские, а именно литовцы – вешали таблички на своем языке на дома, построенные нами. Мемель тогда только перешел под их управление, и немецких надписей было еще очень много. Я помню мальчишек, кидавшихся грязью в безногого ветерана с Железным крестом. Видела надписи: «Убирайтесь, немецкие оккупанты!», написанные по-немецки для доходчивости… Это наш город, Хольгер. Тебе ли не знать, сколько крови мы пролили за нашу страну, и грязная падаль, ни камня не положившая в фундамент наших городов, не имеет права называть нас оккупантами. Страсбург, построенный немцами, принадлежит французам и это еще не худший вариант – французы хотя бы взяли его на поле боя, они хотя бы относятся к нам с уважением.

Мемель, Данциг, Судеты… Это наша земля! Австрия, подарившая славянам и венграм свободу от турок, что получила от них взамен? Предательство! Смуту! Вот что обещает Гитлер – мы вернем то, что принадлежит нам по праву – вот поэтому я с ним. Мы сможем открыто гордиться своим языком, культурой, своей историей. Неужели ты не хочешь этого, неужели ты против него?

– Нет, не против, просто, наверное, я слишком недоверчив к людям.

– Тогда доверься мне!

– Этим и занимаюсь…

– Над чем ты сейчас работаешь?

– Дрянное дело. Много убитых, мало следов. Не к ночи об этом говорить.

– Хорошо, тебе виднее.

– Это не от недоверия к тебе, просто некоторые вещи даже меня пугают.

– Понимаю. Обними меня и засыпай, надеюсь, ты сможешь хотя бы до утра выкинуть то, что тебя пугает из головы.

– Ты ангел.

– Возможно.

– Мне надо завтра съездить в Ингольштадт и еще в одну деревню рядом по работе. Я не знаю, сможем ли мы завтра встретиться… Хелена! Хелена! Хм, спит, ну тогда, значит, спокойной ночи…

Глава 20

Бавария

Пасмурное утро грозило перейти в пасмурный день. Выезд из города был сильно затруднен. Грузовики, запрудившие окраины, ехали на стройку, которая должна была изменить лицо Баварии, да и всей Германии. Где-то там, в скрывавшемся в дождливой дымке далеке, уже работали машины и люди. Рубили лес, долбили скалы, срывали холмы и клали асфальт. Тысячи новых рабочих мест, надежный инструмент и приказ Государства – работать отсюда и до самого горизонта на благо Родины. Новая власть вознамерилась повернуть жизнь целой нации в иное русло и начала с того, что соединяла разные части страны дорогами.

Великая стройка была где-то там, впереди, а на выезде из Мюнхена Хольгер и Франц стояли в длинной череде машин, двигаясь непозволительно медленно. Наконец, стройка осталась позади, и Wanderer Вюнша выехал на уже законченную часть автобана, которая вскоре сменилась старой, еще кайзеровских времен, дорогой.

Поля, окружавшие Мюнхен, перемежались небольшими рощицами. Леса Баварии не производили столь сильного впечатления, как густые и мрачные леса Гессена, Саксонии или родного для Хольгера Бранденбурга. Бавария была страной полей, хотя на юге этого