Не смотри мне в глаза... - Наталия Кочелаева

– Чего ты его плясать потащила? Ты что, совсем ничего не соображаешь? Разговор бы какой-нибудь завела – новый роман Кинга, классическая музыка… Я ж тебе говорила, рассказывала о его интересах!

– Ой, да я не знаю, что страшнее – Кинг или эта ваша классика! Нет, Людк, ничего не может быть надежнее старых добрых танцев-обжиманцев!

– Ну ты и ду-ура! Помогли тебе танцы?

– Помогли бы. Просто место выбрали неудачно. В другой раз затащим его в клубешник какой-нибудь.

Но Мила прекрасно знала, что «другого раза» не будет. Знал это и Мрак. Однако разбитная подружка Чертковой, сама того не зная, разбудила в нем темную телесную тоску. Одинокий, застенчивый и гордый, как все сироты, Костя не знал женщины, не представлял обстоятельств сближения с ней и боялся обнаружить свою несостоятельность. Раньше пронзительные приступы любовной тоски вспыхивали и гасли в нем, как едко-розовые огни пакостного магазинчика «Интим» напротив окон его дома, теперь же тоска угнездилась надолго, не давала спать, гнала прочь из дому, в жарко дышащую летнюю ночь. И впервые у этой муки вырисовалось, обозначилось лицо – широкоскулое личико с острым подбородком, нежными голубыми тенями под глазами, детским искусанным ртом.

Он начал делать глупости. Приехал как-то душным, парным, жужжащим и гудящим в жасминовых кустах вечером к дому Валерии, два часа просидел на скамейке в скверике. Незаметно спустились сумерки, на скамейку напротив уселись парень и девушка и сразу же крепко сплелись, прижались друг к другу. Она пригнула коротко стриженную голову ниже его плеча, припала к груди. Он обнял ее обеими руками и прижал к себе. Так и застыли, не говорили, не шевелились. Юбка девушки сидела низко на бедрах, и поверх блестящего ремешка виднелась белая кружевная полосочка. И было в этом кусочке белья, о котором она не знала, что его видно, что-то необыкновенно трогательное, волнующее. Мрак долго на них смотрел – изумленно и радостно, как смотрит на пролетающих мимо окна голубей домашний кот. А они все не двигались.

– А ведь она, эта Валерия, тоже могла бы так – наклонить голову и прижаться, – говорил он себе, ворочаясь на своей жесткой койке. – И может быть, она не стала бы смеяться, и дышать мне в лицо алкоголем, и торопить меня… Может, она дала бы себе время получше узнать меня, и принять целиком, и понять, и пожалеть.

Отчего Мраку казалось, что она умеет понимать и жалеть? Обычная девушка. Не злая, не добрая. Не дура, не умница. Даже не красивая. Он мог бы счесть ее обычной свистулькой, которой ни за что ни про что обвалился чудесный дар. Сможет ли она им воспользоваться – пусть не во благо, но хотя бы не во вред людям да и себе самой? Кто пожалеет ее саму, кто ее защитит?

– И все-таки удивляюсь я, госпожа Валерия! Казалось бы, все газеты, все каналы должны только о вас и кричать, звонить на весь свет. Ясновидящая новая объявилась! А в СМИ – тишина, пара заметок и один сюжет… Не постигаю.

– А что тут, Лешечка, постигать? То самолет упадет, то террориста взорвут – некогда СМИ на меня внимание обращать. Сейчас все проплачивать надо. А я пока не могу, не имею возможности. Как у нас с выручкой сегодня?

– Так себе…

– Вот то-то и оно.

Рядом с этим мальчиком Валерия чувствовала себя необыкновенно взрослой и по-житейски мудрой, потому разговаривать с ним было делом приятным. Вошли в обычай вечерние беседы на кухоньке. Лешечка варил кофе на плите с одной действующей конфоркой, подливал в чашки по столовой ложке коньяку и, примостившись на единственном табурете, ждал госпожу. «Госпожа Валерия» – так он по собственному почину начал Леру звать, сначала в телефонных разговорах с клиентами, потом, не встречая сопротивления, и при личных беседах. Это было стеснительно и приятно, как щекотка. Лера приходила, мимоходом запирала дверь – рабочий день кончился. Лешечка вскакивал, чтобы уступить ей табурет, но она царственным жестом усаживала его обратно и грациозно вспархивала на стол. Так они и сидели – он за столом, она на столе, изящно скрестив ножки, пили кофе до одурения и болтали о всякой всячине – в основном о Лерином необычайном даровании и прочих ее достоинствах, обсуждали клиентов и рассказывали друг другу бесконечные байки, всегда касающиеся денег и внезапного обогащения. Эти беседы затягивали – и сами затягивались допоздна. Возвращаясь домой, Лера чувствовала себя как бы под хмельком. Ей льстила явная, но немая влюбленность этого мальчонки, влюбленность, окрашенная в тона поклонения. Он высоко оценивал ее поступки, внимательно прислушивался к словам и запоминал малейшие движения души.

– Помните, мы с вами вот так же сидели в среду, и вы сказали: «Все любят говорить о подвиге, о долге, но в жизни каждого человека наступает момент, когда он должен позаботиться о себе сам»? Я думал об этом всю ночь.

Кроме того, он считал ее красавицей. Как-то Лера ненароком подслушала его личный разговор по телефону – просто сняла трубку в своем кабинете, а Лешечка говорил из приемной. Он описывал свою «госпожу» какому-то приятелю, не скупясь на высокие эпитеты. А приятель – вот циничный тип – поинтересовался еще, не собирается ли Леша «затащить в постель» свою начальницу, и глумливо желал ему удачи.

– Да что ты! Кто она, а кто я! – был ему ответ.

Лера тоже так считала. О романе с Лешечкой и речи быть не могло, чего стоили только его не по-мужски маленькие лапки, его манера прицыкивать зубом и носить в нагрудном кармане, рядом со сверкающей авторучкой, не очень чистый гребешок, которым он в свободную минутку тщательно причесывал свою шевелюру перед мутным зеркалом в необжитой ванной! Впрочем, он был также высокого мнения и о своих внешних данных и даже не раз намекал Лере на свои любовные победы, подчеркивая то обстоятельство, что на прошлом месте работы у него была связь с начальницей – богатой, изысканной, замужней дамой.

– Вот проказник, – надменно фыркала Валерия и делала вид, что не понимает намеков.

Марине она про нового поклонника ничего не говорила, а то бы она завелась на тему, что «сотрудников и подчиненных следует держать на определенной дистанции». У нее-то и подчиненных сроду не было, откуда ей знать? Хотя, может быть, на этот раз она и была бы права. Лера до такой степени изучила свою старшую подругу, что у нее образовалось нечто вроде «внутренней Марины» – так она именовала голос собственного благоразумия. Но игнорировать его советы было зачастую так приятно! Вот еще что импонировало Лере в подчиненном – он относился к жизни как к забавной игре, ничего не воспринимал всерьез, ничего не хотел знать заранее. Когда начальница в плане дружеского одолжения предложила сделать ему предсказание – он вежливо отказался.

– У меня очень дерзкие мечты и большие планы, – галантно пояснил он. – Мне больно будет узнать об их крушении… А если узнаю об осуществлении – это меня расслабит и вынудит отказаться от дальнейшей борьбы.

Выражался Лешечка витиевато, но был оглушительно невежественен. Он уверял, что любит «литературные произведения», что прочитал всего Коэльо и Мураками, но Лера только посмеивалась над его дикими суждениями и выводами, над любовью к гламурно-глянцевым журналам. Он даже «Космополитен» читал, оправдывал себя, правда, изучением женской психологии. Лешечка на подначки не обижался. Однажды Валерия застала его с журналом «Менс хелс» в руках.