Красный Крест - Саша Филипенко

«Да какой список?»

«Список, из-за которого пострадала ваша семья…»

«Но моя семья не пострадала…»

«В смысле?»

«В прямом. Моя семья не пострадала!»

«Но вы ведь были в румынском плену?»

«Был. Сперва в румынском плену, затем в других лагерях».

«Вы знали, что список военнопленных пошел в НКВД, и они арестовывали всех близких военнопленных?»

«Нет. Ничего такого я не знал. Меня освободили в 1945 году, и я вернулся домой. На семью мою никто не нападал и никаким репрессиям никто не подвергался. Жена моя умерла пять лет назад от инсульта, а сын мой и внуки живут в Архангельске».

«Значит, вас и ваших родственников не репрессировали?»

«Да говорю же, нет!»

Я расплакалась. От счастья за этого человека и хитросплетений собственной судьбы. Вы правы, Лера, я была полной дурой. Иногда необходимо полвека, чтобы понять, что заблуждаешься. Неверный путь. Тысячи километров в сторону тупика. С 41-го года я винила себя за то, что подставила другого человека, и лишь год назад, оказавшись в доме у Павкина, узнала, что никаких арестов по румынскому списку не было.

Мы вышли из дома и отправились на главную площадь. Таксист ожидал нас возле памятника Сталину. За время нашей короткой беседы кто-то отбил вождю его маленькую голову. Я попросила отвезти нас обратно в аэропорт, и машина заскользила по заснеженной дороге.

Кажется, я говорила вам, что там, в лагере, много лет назад придумала себе бога. Кажется, я также говорила вам, что Альцгеймер свалился на меня потому только, что бог боится встречи со мной. Когда я вернулась из Пермского края, милая женщина, риелтор, которая продает квартиры в нашем доме, как-то сказала мне, что я теряю память потому только, что бог любит меня. По ее мнению, бог милосерден и таким образом, в конце жизни, демонстрирует свою доброту. Он якобы помогает мне и, стирая самые страшные места, награждает меня…

Что ж, это мнение женщины, которая продает квартиры. Она думает, что этому фокуснику удастся меня провести, но это не так. Уверяю вас, Саша, отправляясь туда, я уверена на тысячу процентов, что, как бы он ни старался, я ничего не забуду, никогда.

+

Татьяна Алексеевна умирает 7 декабря. На похоронах я, риелтор, моя мама и Лера. Какие-то художники и обладатели картин Татьяны Алексеевны. Подруга Ядвига на похороны не приходит. Вот уже несколько месяцев она тяжело больна. Сама ли она вызвала свою болезнь, я не знаю, но время от времени навещаю ее.

Татьяны Алексеевны больше нет. Ее квартира ждет нового владельца, и, разглядывая красный крест на ее двери, я задаюсь одним лишь вопросом: почему Павкина отправили домой, а мужа Татьяны Алексеевны расстреляли?

Соседка рассказала мне, что все эти годы мужчины провели вместе, вместе их отправляли из лагеря в лагерь, вместе освободили в 45-м году. Вместе они должны были вернуться домой, но один солдат отчего-то был уничтожен, а другой освобожден и представлен к наградам.

Этот вопрос не дает мне покоя. Навестив могилу жены в Екатеринбурге, я прошу у друга дать мне машину на день. Въехав в деревушку, я вижу памятник Сталину с новой, непропорционально большой головой. Отыскав дом Павкина, я стучу в дверь. Спустя несколько мгновений мне открывает худой старик.

– Вячеслав Викторович? – спрашиваю я.

– Да.

– Добрый день! Я к вам из Екатеринбурга. Можем мы поговорить?

– Ну да.

Я прохожу. Дом бедный. Хижина одинокого мужика. Первое, что я замечаю, – портрет Сталина на ковре на стене.

– Вы знаете, я бы хотел задать вам один вопрос…

– Ну валяй…

– Вы помните такого солдата – Павкова Алексея, он вместе с вами был в плену.

– Ну, допустим, помню, и что?

– Вы могли бы мне о нем рассказать?

– А что о нем рассказывать?

– Все. Какой он был солдат?

– Во-первых, Павков никогда не был солдатом. Солдатом был я, а он всего-навсего готовил диверсии.

– Простите, я неточно выразился, но так вы его помните?

– Ну даже если и помню, то что?

– Вы знаете, как закончилась его жизнь?

– А мне какое дело, как закончилась его жизнь? Мы с ним не были друзьями.

– И все же… Вы знаете, что его расстреляли?

– Ну и что?

– Неужели вам наплевать на человека, который вместе с вами провел столько лет в плену?

– Слушайте, мы жили в одном бараке, только я каждый день выполнял тяжелую работу, а он сидел в теплом кабинете у фрицев и что-то там малевал. Я падал с ног от усталости, а эта шкура, возвратившись в барак, рассуждал, что все из-за товарища Сталина, что товарищ Сталин такое же чудовище, как и Гитлер. В новом лагере я опять впахивал, а этот приживала находил себе теплое местечко! Гнида он был, этот Павков, контра поганая и мразь!

– Ясно. А после освобождения из плена вы были в советском фильтрационном лагере?

– Конечно, был! Как и все, был! Только у меня грехов перед советской властью не было, а потому меня сразу выпустили!

– Как это выпустили?

– Легко! Мне сразу предложили сотрудничать, и я рассказал все как было. И про Павкова этого вашего, и про других таких же антисоветчиков. Говорят теперь, что были репрессии, что всех их отправляли в лагеря и расстреливали, но ничего такого не было! Меня вызвали на допрос всего два раза, были со мной очень вежливы, и когда я все рассказал, отправили домой. Честных людей советская власть никогда не трогала!

– А многих людей отправили домой вместе с вами?

– Не знаю, я один вышел.

Старик идет на улицу. Я за ним. Он берет лопату, а я сажусь в машину. Старик долго шагает по заснеженной дороге. Я спрашиваю, не нужно ли его подвезти, но он отказывается. Наконец мы оказываемся на главной площади. Я понимаю, что старик пришел сюда, чтобы убрать снег возле памятника вождю.

+

Спустя год после смерти Татьяны Алексеевны я отправляюсь в гранитную мастерскую. Протягивая работнику листок, я спрашиваю, можно ли сделать подобную эпитафию.

– Вы с памятником-то уже определились?

– Да, я бы хотел, чтобы это был красный гранитный крест.

– Ага, без проблем. А надпись такую сделаем – тут нет ничего сложного.

Через несколько дней крест готов. Я заказываю доставку и установку. Мастера работают аккуратно и быстро.

Сейчас теплый и сухой ноябрьский день. Мы на Северном кладбище. Над памятником шумят деревья. Солнечный луч падает на выгравированную на кресте эпитафию, и я читаю последние, обращенные ко всем нам слова: