Встречи с призраками - Артур Конан Дойль

величественная громада древних гранитных блоков мрачно поднимается над бледным горизонтом. Все еще полусонный и не избавившийся от лихорадки, я разглядываю основание пирамиды со смутной надеждой разгадать тайну запечатанного входа, до сих пор ставившую в тупик бесчисленных исследователей и ученых-египтологов.

Блуждая вокруг пирамиды, я вспоминаю рассказ старины Геродота, похожий на страницу из «Тысячи и одной ночи», о том, как царь Рампсинит построил себе сокровищницу, один из камней в которой поворачивался на оси, подобно двери, но какой-то строитель, знавший этот секрет, воспользовался им и похитил золото из царской казны. Что, если у пирамиды есть такая же дверь? Было бы забавно отыскать это место.

Я стоял под яркой луной у северо-восточного края огромной горы, возле двенадцатого камня от угла, и тут мне в голову пришла шальная мысль, будто бы я могу повернуть этот камень, надавив с левой стороны. Я навалился всей тяжестью, пытаясь повернуть его вокруг своей оси. Сместился ли он хотя бы на дюйм? Нет. Должно быть, это случилось лишь в моем воображении. Попробую-ка я еще раз. Теперь он определенно поддается! Мое сердце бьется все сильней, то ли от лихорадки, то ли от возбуждения, и я делаю третью попытку. Многовековой налет ржавчины сметается прочь, и камень тяжело проворачивается, открывая доступ в низкий тоннель.

Наверное, приступ безумия заставил меня зайти в заброшенный коридор без факела или хотя бы спички, но, так или иначе, я это сделал. Высота прохода позволяла идти не горбясь, и я медленно, на ощупь продвигался вперед, ощущая под рукой гладкий гранит стены, в то время как пол уходил вниз под небольшим, но равномерным уклоном. С трепетом в сердце и дрожью в ногах я прошел сорок или пятьдесят ярдов по таинственному коридору, пока каменная глыба не преградила мне дорогу. Я уже почти решил, что на сегодня достаточно, и приготовился в радостном возбуждении от совершенного открытия вернуться на пароход, как вдруг невероятное, совершенно чудесное обстоятельство полностью завладело моим вниманием.

Слабая полоска света пробивалась сквозь щель между стенами тоннеля и перегородившей его глыбой, очерчивая едва различимый квадрат. Должно быть, внутри находилась лампа или горел костер. Что, если это еще одна дверь, подобная наружной, и она ведет в пещеру, возможно, населенную опасной бандой каких-нибудь отщепенцев? Свет определенно свидетельствовал о человеческом присутствии, однако внешняя дверь поворачивалась с такой натугой, словно ее не открывали сотни лет. Несколько мгновений я простоял в замешательстве, не решаясь прикоснуться к камню, а затем, под воздействием нового безумного порыва, изо всех сил толкнул тяжелую глыбу влево. Как и ее предшественница, она неохотно поддалась, и за ней открылся центральный зал.

До конца дней своих не забуду тот восторг и ужас, изумление и полную растерянность, что охватили меня, когда я вошел в этот словно бы заколдованный зал. Поначалу меня ослепила вспышка света, идущего от газовых струй, расположенных ровными рядами в несколько ярусов вдоль стен просторного помещения. Огромные колонны боковых нефов, щедро расписанные красными, желтыми, синими и зелеными узорами, уходили в бесконечность. Пол из полированного сиенита, отражающий сияние ламп, служил основанием для сфинксов из красного гранита и темно-пурпурных изображений Баст — богини с кошачьей головой, облик которой был хорошо мне знаком по Лувру и Британскому музею. Но мой взгляд не задержался на этих малых чудесах, всецело поглощенный величайшим из чудес, ибо там, за столом, уставленным мемфисскими яствами, величественно восседал на троне сам египетский царь, увенчанный митрой и окруженный придворными в завитых париках.

Я остолбенел от страха и изумления, язык мой, равно как и ноги, позабыл о своем предназначении, а голова кружилась и кружилась, как в былые времена, когда экзамен на бакалавра классической филологии в Кембридже совершенно подорвал мое здоровье. Я завороженно смотрел на эту странную картину, смутно улавливая все подробности, но все же не в силах осознать истинное значение хотя бы части из них. В центре зала возвышался гранитный трон, инкрустированный золотом и слоновой костью, и на нем сидел царь в остроконечной шапке Рамзеса. Его волосы струились по плечам ровными строгими завитками. По обеим сторонам от него располагались жрецы и воины, облаченные в наряды, которые я часто замечал в наших обширных коллекциях. Им прислуживали полуобнаженные бронзовокожие девушки в обернутых вокруг талии легких одеяниях, живописно очерчивающих их стройные ноги, как на фресках, которыми мы любовались в Карнаке и Сиене. Закутанные с головы до пят в одежды из крашеного льна дамы сидели поодаль за отдельным столом, а танцовщицы, словно старшие сестры моих вчерашних подружек гавази, принимали перед ними замысловатые позы под аккомпанемент четырехструнных арф и длинных прямых труб. Одним словом, передо мной, как во сне, разыгрывалось целое представление из жизни египетских царей, в оригинальных декорациях и с подлинными героями.

Постепенно я осознал, что хозяева были ничуть не меньше поражены появлением гостя из другого времени, чем сам гость — представшей перед ним живой панорамой. Музыка и танцы мгновенно затихли, пир прервался, а царь и его приближенные с нескрываемым удивлением поднялись, чтобы разглядеть странного пришельца.

Прошли минуты, прежде чем кто-нибудь сдвинулся с места. Наконец из скопления людей вышла девушка царственной наружности, но при этом поразительно похожая на гавази из Абу-Иллы и отчасти напоминавшая смеющуюся египтянку на заднем плане чудесного полотна мистера Лонга[29] с последней академической выставки.

— Позволь мне спросить, кто ты такой, — произнесла она на древнеегипетском, — и зачем ты потревожил нас своим появлением?

Я и не представлял прежде, что говорю на языке иероглифов, но внезапно выяснил, что не испытываю никаких затруднений ни с пониманием вопроса, ни с ответом на него. Сказать по правде, письменный древнеегипетский язык необычайно сложен для расшифровки, но становится легким, как признание в любви, когда слетает с прелестных губ дочери фараона. На самом деле он очень похож на английскую речь, произносимую быстрым, неразборчивым шепотом с опусканием всех гласных звуков.

— Десять тысяч извинений, — смущенно проговорил я, — но мне даже в голову не приходило, что эта пирамида обитаема, иначе я не посмел бы так грубо в нее ворваться. Что же касается первого вопроса, то я английский турист, и вы можете найти мое имя на этой карточке.

С этими словами я достал визитную карточку из бумажника, который, по счастью, положил в карман перед выходом, и с примирительной вежливостью протянул ее принцессе. Девушка внимательно ее осмотрела, но явно не поняла назначения предмета.

— Могу я, в свою очередь, узнать, в чьем августейшем присутствии случайно оказался? — продолжил я.

Один из придворных шагнул вперед