Сапер. Внедрение - Алексей Вязовский

И по второй налили, за мудрое руководство выпили, как без этого. Закусили. Михаил Петрович меня нахваливает, какой я хороший попался под его началом служить. Я на ус мотаю, чтобы в следующий раз, когда он немного по-другому мою работу оценивать будет, сравнить, с чем было. Верочка смешные истории из врачебной практики рассказывает. То про мужика, который за один вечер три раза лампочку в рот засовывал, никак понять не мог, как так получается, что она назад не выходит. То про алкоголика, который жене звонил в расческу, считая ее телефонным аппаратом.

Хорошо сидим, короче. И вот откуда этот взялся? Только что не было – и нате получите хрен на блюде! Кирпонос как раз встал, отошел куда-то, Вера тоже пошла носик попудрить. Вроде перерывчик небольшой получился. И я сижу, жду, когда закуски продвинутся дальше и освободят место в желудке для горячего. И вдруг подходит к нашему столу мужик этот. Маленький какой-то, одна голова здоровенная. И пьяный вдрабадан. Такое впечатление, что у него уже, как в том анекдоте, капуста в горле плещется. Волосы темные, на лбу залысины. Выбрит плохо, небрежно. Щетина на верхней губе, такая, знаете, когда усы отпускают и с недельку уже не брил там, криво подровнена. А над ней нос крючковатый нависает. И костюм, видно, что дорогой, но уже сильно пострадавший в пьянках, весь в винных пятнах. Зато сорочка накрахмаленная, белоснежная, будто ему ее только что поменяли. А галстук – опять-таки, в голодное время из такого супчик сварить можно, наверное.

Подошел и стоит покачиваясь. Что-то в нем такое было, в этом головастике, растерянное, что ли? Будто он только что здесь оказался и не знает, что дальше делать. Но тут мужик этот моргнул и снова превратился в прежнего пьянчугу.

– О, награду обмываем? – говорит он, всматриваясь в меня, будто резкость никак навести не может. – Это дело хорошее. Поздравляю. – И с совсем не пьяной ловкостью схватил наш графинчик с водкой, набулькал скоренько в схваченный бокал (Кирпоноса, кстати) граммов сто пятьдесят и выпил одним глотком. На весь этот фокус у него пара секунд ушла.

Я, если честно, офонарел. Пришли в такое приличное место, а тут забулдыга разгуливает, с чужих столов водку хватает. Прям привокзальная пивнуха. Не ожидал. А головастик не останавливается: схватил с тарелки кусок ветчины и сжевал его. Тут я начал приходить в себя. Надо, думаю, вывести его аккуратненько, пока он дебош не устроил или, не приведи господь, на нашу скатерть сдачу не выдал. Он, видать, почуял, что сейчас могут начать бить, и говорит:

– Вы не обижайтесь, товарищ… – Тут зрение его опять подвело, он пару секунд всматривался в мои петлицы, пытаясь разобрать звание, и продолжил: – Наверное, подполковник… Я пьяный, конечно… Но просто не знаю, что делать… – он довольно громко икнул, – трезвым.

Да, думаю, кубари со шпалами в петлицах перепутать – это надо выпить немало. Хорошо не наоборот, а то ведь в секунду разжалованный подпол мог бы и не сдержаться. Нам тут только мордобоя не хватало. Надо все это на тормозах спустить, пока мои не вернулись.

– Давай, – говорю я как можно спокойнее, – иди дальше, дорогой товарищ. Выпил на дармовщинку и шагай куда шел.

– А я ведь… – пьяница еще раз опасно икнул, и я снова подумал, что пора отвести его подальше, а то парадный китель у меня один, – член Союза советских писателей! Ува-ажаемый человек! Юрий Олеша! Не знаете? – И он, покачнувшись, схватился за край скатерти. Хорошо я успел придержать ее, а то сейчас бы все наши вкусности на полу оказались.

Тут за головастиком, наконец, прибежали. Советского писателя крепко схватил под руку какой-то его приятель, и пьянчужка сразу утратил интерес и к нашему столу, и ко мне. Он обнял своего спутника и начал сетовать на то, что князю «Националя» никакого уважения, что сейчас такое страшное время и его могут убить. «Разве что вилкой тебя тут убьют», – подумал я. Сколько их, этих тонко чувствующих натур, всю войну мужественно обороняли Ашхабад и Алма-Ату? Тоже мне, герои ташкентского фронта. Некоторые хоть работали: писали там что-то, кино снимали, а в основном вот так вот и гульбасили, переживая за себя, любимых. Ишь, не знает он, что трезвым делать. Я бы тебе занятие быстро нашел, засранец.

На этом приключение не кончилось. Через минуту буквально, как бы не раньше, подходит к нашему столу прелестная брюнетка, вся в каком-то блестящем зеленом платье, в ушах каменья, тоже зеленые кстати. Прическа – день, наверное, в парикмахерской сидела, всю эту красоту на голове соорудить. А на лицо вроде знакомая, может, видел ее раньше? И почти трезвая, что примечательно. Подошла уверенно и без всяких предисловий говорит:

– Вы простите нашего товарища, это он лишнего выпил, не хотел вас обидеть. – Улыбнулась так, знаете, приветливо, я невольно в ответ улыбнулся. – И разрешите вас поздравить с высокой наградой, товарищ старший лейтенант.

Ну, я встал, понятное дело, поблагодарил, говорю, мол, ничего не произошло (и в самом деле, хлопнул водки советский писатель да ветчиной зажевал – невелика потеря). И тут наконец-то вернулся комфронта. Увидел брюнетку эту, заулыбался как кот на сметану.

– Добрый вечер, Верочка Александровна, – начал петь Кирпонос, – какая приятная неожиданность, не ожидал даже, что вас тут увижу…

Дамочка тоже давай улыбаться. Видать, знакомцы, да не просто так здрасьте-прощавайте, а как бы даже у них чего не случилось в смысле каких-нибудь амуров. И продолжают они говорить друг дружке всякие приятности, на меня уже внимания никакого не обращая.

Вернулась моя жена, смотрит на меня: мол, что тут произошло, пока я отсутствовала? Что за баба? Я так же молча рукой показываю: дескать, потом объясню, погоди.

– Вера Александровна, познакомьтесь. – Наконец комфронта вспомнил, что он не один. – Это тоже Вера, только Андреевна, жена моего адъютанта, Петра Соловьева.

Короче, оказалась эта самая брюнетка, дорогие друзья, ни много ни мало, а солистка Большого театра Вера Давыдова! Слыхали? Я тоже нет, оперу я как-то не очень хорошо знаю. Но что умница и красавица – тут я вам ответственно заявляю, что так и есть.

Посидели мы, пообщались. Певица к писательской компании даже не возвращалась: сумочка у нее с собой была. Куда ж женщине без сумочки ходить? Они без нее как без рук. Это она только с виду маленькая, а влезает туда не меньше, чем в солдатский вещмешок. Генерал все больше со своей знакомой воркует, видать, вопросы оперных постановок его очень сильно интересуют.

Я Вере потихонечку и говорю: давай, мол, уходить. Не будем портить Кирпоносу малину. И громко уже, поднимаясь из-за стола:

– Михаил Петрович, я жену проводить. Спасибо огромное за поздравления. – Ну и дальше как положено в таких случаях.

А комфронта мне и говорит, что ждет с утра, в восемь. Наверное, все же надеется послушать сопрано вблизи, в более уютной обстановке.

Уж не знаю, получилось ли у Кирпоноса что с этой певицей или так просто посидели да и разошлись – я бы у него про это даже не подумал спросить. Но когда я пришел в гостиницу с утра пораньше, ходил комфронта по номеру мрачнее тучи. Я молча начал собираться. Вещей у нас на двоих было чуток, но тут, главное, что-то делать у него на глазах, тогда и можно дождаться, что Михаил Петрович буркнет что-то о причине своего плохого настроения. И не в том дело, что адъютантская работа разве что вытирания начальственной задницы в себя не включает, и потому он от настроения командира побольше других зависит. Нет, ребята, тут совсем другое. Ладно, потом расскажу как-нибудь. Мелочь это по сравнению с тем, что после случилось.