Кровь Рюрика - Андрей Земляной

– Горыня, жив! – Дубыня легко поднял десятника с земли и обнял так, что покорёженные пластины доспеха жалобно скрипнули.

– Был жив, пока ты обниматься не полез, – ворчливо ответил княжич, освобождаясь от медвежьего захвата. – Да ничего, вон, отсиделся за камушком…

– Ты это видел? – Богатырь поднял с камней шлем с оплавленной маковкой. – Никак кромешник здесь был? – Он окинул взглядом поле боя и, заметив трещины на огромном валуне, покачал головой. – Отсиделся он. Колдун-то выжил?

– Того не знаю, но с пяток пуль я ему только в голову воткнул. Так что жить он, может, и будет, но улыбаться перестанет.

Несмотря на протесты Горыни, сразу по приезде его приняли в свои руки целительницы и, сняв помятые доспехи с тела, принялись лечить от всей широты русской души, не забывая подсовывать то ковшик ледяного кваса, то туесок с ягодами.

А к вечеру следующего дня наблюдатели на центральной башне что-то такое просемафорили дежурному по крепости, и тот унёсся скачками поднимать полковника Суходольского – коменданта крепости. В свою очередь комендант поднял всех командиров от сотника и выше, и через полчаса они, одетые строго по форме, наблюдали, как к центральной башне швартуется туша воздухолёта класса «Скороход».

Винты ещё вращались, разгоняя едкий чёрный выхлоп двигателей, когда на верхнюю площадку башни сошёл худощавый невысокий офицер в чёрном с серебром камзоле Канцелярии Военного приказа и несколькими высшими знаками империи на груди.

Вышедшую группу военных в форменных кафтанах встречали со всем почтением и сразу же попросили пройти откушать чем бог послал. Но генерал Пушкин уже успел перекусить в дороге и соизволил прямо сейчас ознакомиться с невиданным результатом штурма крепости, каковой и был ему представлен в виде огромной кучи сабель, пик, ружей и доспехов, сваленных в углу плаца. Осмотрев гору мятого и окровавленного железа, что была выше его невеликого роста, князь удовлетворённо хмыкнул и, повернувшись к коменданту крепости, произнёс:

– Мы эту орду два месяца ждали. Думали, как навалятся они на вас да в штурме увязнут, так мы под утро и врежем. Шесть полков под это дело собрали. А вы вон как. Лихо, господин полковник. Лихо. А что в Черкесске?

– Посад слегка пожгли, а крепость удержали, – доложился комендант. – Мы сразу две конные сотни туда направили, так они и ударили. Из басурманов десятка три ушли.

– А здесь?

– А здесь никто не ушёл. – Суходольский усмехнулся и подкрутил кончик длинного седого уса. – Да и выжило-то с сотню всего. Уж больно злой скорострел у «медведей». – Он вытащил из горы трофеев искорёженный нагрудник и показал две огромные дыры в толстом металле. – Ружья-то под такой патрон однозарядные. Да и мало их у нас. Всего десяток. А этот, вона как, словно водой поливает. Если со ста шагов, двоих прошивает насквозь, а в третьем застревает.

– Ну, хвались, Савва Панкратьич. – Князь с прищуром посмотрел на командира Медведевской тысячи.

– Пойдём, князь. Там такая штука, что её враз перед тобой не поставишь. Заносили наверх полдня да ещё столько же опускать… Вон, на башне центрального редута стоит.

Не чинясь, князь со свитой поднялись на самый верх, где уже стоял Горыня, одетый по такому случаю в полную форму, и даже со знаком Сокола на груди.

– Здорово, молодец! – Князь с улыбкой протянул руку для пожатия и, усмехнувшись аккуратному движению кисти дружинника, посмотрел на пулемёт. – Твоя задумка?

Горыня, слегка охреневший от вида, пусть и слегка постаревшего, но вполне узнаваемого светоча русской поэзии, машинально вытянулся по стойке смирно.

– То не могу знать, господин генерал.

– Это как так? – Пушкин заинтересованно перевёл взгляд на Горыню.

– А приснился мне сей агрегат, в точности до последней детальки. Даже вот щит от пуль этот и тот приснился. Только сделать оставалось. А того, есть ли такой ещё где-то – не знаю.

– Это я знаю. – Князь широко улыбнулся. – Мне по должности положено. Так вот, нет такого. Ни такого, ни близко к такому. И мне, в общем, всё равно, где ты там подсмотрел эту конструкцию, но вот прям сейчас мы эту твою пушку разбираем и везём в Москву.

– Не пойдёт, ваше сиятельство. – Горыня отрицательно мотнул головой. – А ну как опять приползут басурманы бешеные? А ведь приползут обязательно. И как товарищи мои не отобьются? Ведь кровь их на мне будет.

– Что о товарищах думаешь – хорошо. – Князь кивнул Горыне. – Только вот пострелять медведевцам да тверичам в этом году не придётся. Уже к завтрашнему полудню генерал-майор Афанасьев приведёт сюда Первую новоградскую конную дивизию, а к вечеру здесь и в окрестностях будет стоять стопятидесятитысячный корпус под командованием неведника стольного князя Багратиона. Хватит туркам здесь хозяйничать. А тебя я приглашаю с собой. Приказывать не хочу, знаю я про вашу дружинную вольницу, но прошу. И вот ещё… – Он обернулся к сопровождающим, и в его руку вложили небольшой знак с диском алого цвета. – Знак Ярилы в золоте ваш по праву. Как и сказано в статуте: «А кто три десятка и более врагов в битве положит, тому знак ярого воина и честь великая от товарищей и от народа». А так как за вами много раз по тридцать, то и знак сразу первой степени.

Вопрос с отъездом в столицу, как всегда, урегулировал Савва. Коротко переговорив с десятком Горыни и с князем Пушкиным, он без разговоров приказал разбирать пулемёт и отвёл Горыню в сторону.

– Так. Едешь с князем в Москву и без разговоров. У меня на твой счёт железные инструкции и от Михайлова, и от Стародубского, так что не переживай. Десяток твой я себе в личную охрану возьму, ничего с ними не станется. Обратно мы поедем только весной, так что, если к травному[35] подъедешь в Медведевск, мы как раз вернёмся. За Обжору своего тоже не волнуйся. Обиходим как своего, а ближайшей оказией отправим в столицу в казармы Московской дружины. Доспехи тоже не бери. Они сейчас только в переделку.

– Тогда, Савва Панкратьич, я вам весь свой огненный припас под четырёхлинейки оставляю. Пули жалеть – последнее дело.

– Вот это разговор! – Тысячник довольно хлопнул ладонью по плечу Горыни.

Несмотря на то, что дирижабль был курьерского класса, в грузовом отсеке места хватило и для пулемёта, и для лафета. А палубой ниже, где располагались жилые помещения, нашлась вполне уютная комнатка с огромным окном – иллюминатором, правда закрытым наглухо на толстые винты.

Легко открутив чуть прикипевшие барашки винтов, Горыня немного полюбовался видом через стекло и стал устраиваться в каюте.

Пыхнув двигателями, дирижабль загудел, неторопливо отчалил от башни и, чуть поднявшись, взял курс на северо-восток. Горыня, прилично измотанный как вчерашним боем, так и Анфисой, устроившей ему жаркую ночь, завалился на узкую койку и под монотонный гул моторов просто вырубился, проспав до следующего утра. Разбудило его яркое солнце, нахально светившее через иллюминатор прямо в лицо. Поняв, что больше не уснёт, он встал, оделся и вышел в коридор, откуда попал сначала в машинное отделение, а потом нашёл-таки туалет и умывальник.