Меч Аллаха - Александр Щелоков

— Кажется, я вас допек. Ладно, садитесь. Будем говорить.

Министр родился за четыре года до первого ядерного взрыва, произведенного на Семипалатинском полигоне. Он пришел в атомную промышленность со студенческой скамьи, спустя более чем десять лет после смерти шефа НКВД Лаврентия Берии. Однако порядки и жесткие нормы секретности, заведенные прежним шефом, здесь продолжали жить в полной мере. Даже старые приятели, работавшие с Аркатовым в одном институте, но в разных лабораториях, боялись обмениваться своими впечатлениями. Здесь продукцию именовали «изделиями», промышленные и научные предприятия «объектами», сферы исследований — «тематическими направлениями», испытания «изделий» — «сессиями», крупным ученым придумывали псевдонимы или называли по инициалам: знающим было понятно, остальным знать было незачем.

Произнеси в этом кабинете слова Ульген-Сай кто-нибудь из своих, министр не проявил бы беспокойства. Но они прозвучали из уст человека с улицы, который по положению не должен был ничего знать ни об этом месте, ни о его расположении и назначении. А у Назарова это название прозвучало буднично, как нечто само собой разумеющееся, вроде Йошкар-Олы или Урюпинска, без флера таинственности и уважительного придыхания. И вся воспитанная суровыми временами приверженность министра к строгому соблюдению тайны приняла боевую стойку.

В системе атомной индустрии существовали десятки табу, которые соблюдались с поистине языческой строгостью. Только в узком кругу посвященные могли вслух называть места своих объектов, открыто обозначенные на географических картах: Желтые Воды, Хош-Тегерме, Приаргунск… Но даже среди своих никто не упоминал подлинные названия мест, вроде Кыштыма, помеченных радиационной проказой аварий. К числу запрещенных к упоминанию относился и Ульген-Сай, объект, где предполагалось провести необычную «сессию», настолько важную и чрезвычайно секретную, что даже в процессе подготовки ее именовали словом «портфель».

Ульген-Сай — «Мертвый Лог» — урочище в пустынных степях Казахстана — поражал воображение своими размерами и дикостью. Если Великий каньон в Америке стал результатом многовековых трудов реки Колорадо, то появление на ровных, как стол, просторах казахстанской степи рваной раны протяженностью в двадцать пять километров и глубиной в сотню метров даже среди ученых вызывало споры. Одни считали, что это след, оставленный космическим телом, которое ворвалось в атмосферу несколько миллионов лет назад. Другие доказывали, что провал образовался в результате тектонического разлома, безжалостно распоровшего тело земли.

Местные жители, кочевники-степняки, имели свое объяснение. Поскольку каньон создавал препятствие на пути перегона отар при кочевке, зловредное его значение относили к проделкам черта, который, на зло людям, разорвал землю когтями. Старики так и называли разлом — «Шайтан тырнак», что означало «Коготь черта».

Ульген-Сай был выбран для проведения подземных испытаний портативных ядерных зарядов, которые значительно позже с легкой руки болтливого российского генерала получили название «ядерные чемоданчики».

Объект для проведения «сессии» готовили капитально. Выбрали удаленное от троп цивилизации место. Ограничили до предела круг лиц, допущенных в зону. Затем проходчики специального горнопроходческого отряда пробили в скальной стенке каньона штольню, от которой в глубинах массива под прямыми углами проложили два штрека. В одном из них в специальной камере поместили устройство портативного ядерного заряда. Во втором штреке расположили контрольно-измерительные приборы. Им предстояло зафиксировать поведение боевого заряда от момента взрыва до разрушения всех устройств, фиксировавших физические процессы в ядерном заряде. Потом штольню забутили и заделали прочной железобетонной пробкой. К испытаниям все было готово, оставалось только получить команду из Москвы. Но ее не последовало.

Президент Советского Союза Горбачев, находясь в зарубежной поездке, в болезненном приступе горячки «нового мышления» пообещал миру навсегда покончить с ядерными испытаниями. Мгновенно из Москвы во все точки, где готовились эксперименты, полетели грозные команды — проведение взрывов прекратить.

Испытания свернули, финансирование их прекратилось, и заряд остался в глубине скал Ульген-Сая.

Все это Аркатов прекрасно знал: в те времена он был простым начальником отдела министерства, за испытания не отвечал и то, что произошло, его не касалось. И вот теперь проблема грозила упасть на него всей своей тяжестью, и еще неизвестно, чем могла кончиться министерская карьера, если не принять срочных и действенных мер. Но каких? Казахстан — суверенное государство и подступаться к проблеме без совета с министром иностранных дел значило опасно себя подставлять.

К счастью, чиновничий аппарат выработал немало уловок, позволявших смягчать степень своей вины, а порой вообще перекладывать тяжесть решений на других. Надо только доложить президенту о том, что может случиться…

Однако и такое решение принять не просто. Начальство всегда запоминает тех, кто приносит ему плохие вести. Раньше за них гонцам рубили головы, теперь кара бывает другой, но избежать ее порой все равно нельзя.

Аркатов стоял перед трудным выбором. Не сдержался и позволил себе сорваться: хотелось, чтобы хоть кто-то прочувствовал его тяжелое положение.

— Вы понимаете, с чем пришли ко мне? — спросил он Андрея.

— Понимаю.

— Ни хера ты не понимаешь, Назаров! Ровным счетом ни хера. — Министр неожиданно перешел на «ты». Голос его стал нервным, занудливым. — Вот скажи, что мне теперь делать? Ты с себя груз сбросил, патриот херов. Видите ли, он честен и чист, а вы теперь расхлебывайте сами. Так?

Андрей такого тона в разговорах с начальниками, даже со своими непосредственными, не терпел никогда. Ко всему министр не кутакбаши туркменских песков, и он ему присяги верности не приносил. Права говорить так с посторонним человеком у министра не было, а позволять ему продолжать разговор в том же духе означало такое право дать. Андрей встал. Свирепо воткнул окурок сигареты в хрустальную пепельницу и оттолкнул ее от себя. Оперся руками о стол.

— Ни хера ты сам не понял, начальник. Расхлебывать все это вы должны по положению. И не потому, что об этом стало известно от меня. Кашу заваривали здесь, в этом доме, в этом кабинете. Разве не так? И хером погонять будут не меня. И потом даже министр к незнакомому человеку должен обращаться на «вы».

Аркатов не скрыл раздражения:

— Ты что такой чувствительный? Я к тебе на ты как к коллеге…

— Хорошо, тогда взаимно. Не знаю, как тебе это понравится.

— Переживу, — усмехнулся Аркатов, хотя к разговору в таком тоне не был готов. Он давно привык обращаться к своим сотрудникам на «ты», а тем перейти на ту же ступень общения не позволяло ни воспитание, ни служебное положение.

— А теперь ответь, почему тебя принесло сюда, почему не пошел в ФСБ?

— А ты подумай сам, Аркатов. Подумай. На кого покатят бочку, если Ульген-Сай растрясут, достанут оттуда портфельчик и рванут его где-нибудь в Европе или, скорее, в Израиле. Может такое случиться? — Андрей не стал ждать ответа. — Может, и еще как. Тогда с кого будет спрос? С тебя, господин коллега. И спрашивать будут именно дяди из ФСБ и прокуратуры. «Доложите нам, гражданин бывший министр, как такое могло случиться?» — Ладно, заткнись. Я все это и без тебя знаю. А теперь скажу, чего не знаешь ты. Гражданин Назаров пришел ко мне в уверенности, что министр — пуп земли. Махнет рукой, и все вокруг забегают, проблемы начнут решаться сами собой. Так?