58-я. Неизъятое - Анна Артемьева

К Лурье мама попала в 38-м, когда сидела в Мордовии и упала в голодный обморок. Лурье ее пожалела и оставила у себя. А теперь и меня взяла. И почему-то сделала мне комиссию психотделения на предмет этого вот психического дела.

А я еще раньше написал заявление в Военную коллегию Верховного суда с просьбой пересмотреть мое дело. 30 марта пришел акт психотделения о наличии у меня малярии и шизофрении, а 22 мая — письмо из коллегии, что приговор трибунала отменен и дело мое прекращено. Я думаю, этот акт Лурье устроила, потому что больше шизофрению не находили у меня никогда.

* * *

Дали мне справку об освобождении, каравай хлеба и билет до дома. На мне была лагерная роба и деревянные башмаки. Военкомат велел писать, что в армии я не служил. Конвоир проводил до станции. И я остался один.

Приехал в Воронеж. Мама в Карлаге, отец расстрелян… Пришел к нашему дому. После бомбежки только стены стоят. А в комнате бабушки Клаши груда битого кирпича.

РОМАН О НАРОДОВОЛЬЦАХ

«Смотрите, какая бумага плотная, темная. Такую только в Сегеже делали, на Сегеженском бумажном комбинате. Там моя мама сидела. Все думают, это дневник, а это архивные заметки про «Народную волю», она про нее в лагере роман писала.

В 12 лет мы с братом к ней ездили. Она была замученная и замотанная. Говорила: «Хотели бы убить — убили бы, а что издеваться?» Отца к тому времени расстреляли.

Мама ничего не простила, настроена была агрессивно. Говорила: «Ты мстить за нас будешь?» А кому мстить? Все равно засекречено, кто отца расстрелял. И потом, если человек обозляется, ему уже возврата нет. А я не обозлился».

ЛЕВ ВОЗНЕСЕНСКИЙ 1926, ЛЕНИНГРАД

Вся семья Льва — 21 человек — в 1949 году были арестованы по «ленинградскому делу» (серии судебных процессов против крупных партийных деятелей). Пятеро погибли, трое расстреляны. Льва арестовали в 1950 как члена семьи «врага народа», приговор — восемь годам заключения. Отбывал срок в Песчаном лагере, в Камышлаге, под Омском. В 1953 году реабилитирован. Работал политическим обозревателем ТВ СССР, до 1991 года возглавлял Отдел информации Совета Министров СССР. Живет в Москве.

СТАЛИНСКАЯ ТРУБКА

Трубка которую подруга передала Льву в Песчлаг: «Мне, голодающему, стоящему за чертой человеческой жизни, больше всего на свете хотелось набить эту трубку, утрамбовать, найти, чем разжечь, пососать, подержать сжатыми зубами — видите, она вся изъедена. И трубку мне прислали».

“ Голодали мы зверски. Люди рылись с крысами на помойках, соскребали с дощатого стола столовой слизь и ели ее. Антисанитария была жуткая, клопы полчищами шли по стенам, поднимались по потолку и падали на нары.

В этих условиях нужно было жестко решить, как себя вести. Я всегда подшивал к арестантской робе белые подворотнички. Степь, мороз под 40 градусов. Идешь с работы в ватнике, перевязанный веревкой. Замерз так, что развязать этот узел сам уже не можешь. Но знаешь, что на шее у тебя — белый воротничок.

Работа у меня была хорошая, с людьми. С малолетками. Тогда и 12-летних судили, и 18-летних. Те еще вырасти не успели, а уже что-то творили.

У меня мама болела. Папа на фронте погиб, детей трое было, надо идти на работу. Мама узнала: «Куда это, в лагерь! Там тебя прибьют! Такую пигалицу». А мне 18 лет было.

* * *

Люди сидели всякие, но в основном политические. Тогда ж статьи были политические: вторая, третья, 14-я, 58-я. Всякие. Мы заключенных различали: это бандюги, это фашисты. А про политических так и говорили: 58-я.

Была у нас начальник сушилки, Шарабанова Лиля, симпатичная! Она познакомилась с одним заключенным.

А он знаете, кто был? Вор в законе. Он не работал на зоне. Одевался лучше всех, даже лучше, чем вольнонаемные. А когда вышел с лагеря, женился на этой Лиле.

Как к романам относились? Да нормально. Это природа. Бывало, скажут какой женщине: «Ты что такая?» А она: «Ты живешь со своей женой, а мне что, нельзя?»

Они же отвечали, это же 58-я статья! Люди грамотные, очень понимали политику: и врачи, и учителя, и генералы. С ним уметь говорить надо. Хотя кто-то мог и пистолетом пристращать.

Муж у меня воевал. А как война закончилась, пошел в стрелки, стал разводящим. Я работала с письмами заключенным: читала и передавала.

Что им писали? «Ну, крепись. Ну, живи. Сейчас голодно — это ж было после войны — в лагере вас хоть поят, кормят»… Были грубые письма, конечно. Всякие.

Связь с заключенными бывала. Они люди разные, бывали и хорошие. Бывало, попросят пронести им табака или водки. Если кто узнавал — надзирателей увольняли. А за жестокость… Мне кажется, это секретнее было.

О-о-й, вспомнила! Был у нас как-то расстрел. А что за расстрел? Да просто увезли да расстреляли. Кто их знает, за что… Начальника лагеря за это с работы сняли. Это одно, а второе — людей морили голодом. Воровали. Украдут стрелки еду, а люди остаются без ничего. В лагере из-за этого случился бунт, начальника, говорят, посадили.

Елизавета Власова с детьми и мужем Глебом, командиром лагерных охранников. Коми, 1954

* * *

Конкурс на работу большой был! Поселок же громадный, работа — только в лагере. Снабжение к тому времени было хорошее. Все было, разве что птичьего молока не было. Платили нам хорошо, давали военный паек. Жить можно.