Бритва Оккама - Анри Лёвенбрюк

Незадолго до полуночи они, как прежде, сидели друг против друга в квартире Лолы. Кот Моррисон уютно устроился на диване. Лола уже не раз забирала его к себе, и он явно чувствовал себя как дома.

— У тебя есть телефонный справочник? — спросил Ари, роясь в кармане.

— Только в Интернете.

В кои-то веки Ари предстояло поступиться принципами и прибегнуть к столь ненавистному ему устройству.

— У меня есть мобильный того белобрысого типа, с которым я вчера дрался. Хочу проверить номера, по которым он звонил.

— Если среди них окажется телефон Моны Сафран, ты больше не сможешь отрицать очевидное, приятель!

Ари уже думал об этом. Если бы ему удалось установить прямую связь между этой женщиной и одним из громил с татуировкой, причастность Моны Сафран не вызывала бы сомнений.

Он нажал в трофейном мобильном кнопку «Меню» и попытался найти номера последних звонков. Видя, что у него что-то не ладится, Лола забрала мобильный и сама открыла список.

Ари склонился к ней, чтобы лучше видеть мелькавшие на дисплее цифры. Он узнал телефон человека, которого застрелил в своей квартире, но номера Моны Сафран там не было. Как ни странно, Маккензи почувствовал облегчение. И не только потому, что оказался прав, но еще и потому, что она назвалась подругой Поля. Собранное на нее досье подтверждало, что она училась у него в Реймсе, и Ари трудно было бы смириться с ее причастностью к убийству.

Зато, не считая номера сообщника, еще один номер встречался в списке не один раз, причем звонки повторялись каждые несколько минут. Ари записал его на бумажку и протянул Лоле.

— Как думаешь, сможешь узнать, кому он принадлежит?

— Я воспользуюсь поиском по номерам телефонов.

Подключившись к Интернету, Лола запустила поиск, но вскоре с огорчением констатировала:

— Нет, ничего не выходит.

— Так я и знал, что от вашего Интернета пользы не будет!

— Ты что, придурок? При чем тут Интернет? Этот номер засекречен!

— Ладно, завтра поищу в Леваллуа, — подытожил Ари, выключая мобильный.

Они выпили по стаканчику и быстро легли. Когда Ари коснулся ее руки, она ее не отняла, а потом их пальцы переплелись. Они заснули, держась за руки, как подростки.

Чуть за полночь Ламия вернулась в свою трехкомнатную квартиру. Она любила этот тихий, вдали от городского шума квартал, где по ночам никого не встретишь. Дом, в котором она жила, почти целиком занимали офисы. По вечерам здесь было пусто и спокойно, в окнах не горел свет, что ее вполне устраивало. Если бы за стеной шумели соседи, работал телевизор, смеялись чьи-то гости, она бы этого не вынесла. Ламия не терпела толпу. Людей она тоже не терпела. Ей нравилось только ее безмолвное одиночество.

Она повесила ключи рядом с дверью, сняла плащ и вошла в гостиную.

— Добрый вечер, мама.

Старая женщина, сгорбившаяся в кресле-каталке у окна, бросила на дочь взгляд, выдававший грусть и облегчение.

— Я видела, как ты шла через двор, — сказала она хрипловатым голосом. — До чего ты красивая, деточка.

— Ты еще не спишь?

— Я… Хотела тебя дождаться. Ты сегодня заработалась допоздна.

Ламия не выносила скрытых упреков, которые ей приходилось выслушивать почти каждый вечер.

— Мама, я же говорила, у меня был административный совет.

Вот уже десять лет она лгала матери о своей профессии, да и о своей жизни. Она выдумала себе блестящую карьеру директора предприятия, приукрасив свою ложь множеством деталей, которые изобретала день за днем, чтобы поразить старую женщину. Рассказывала байки о своей работе, об уволенных сотрудниках, о новых компаньонах… А еще она сочиняла истории о своих поклонниках, но утверждала, что работа интересует ее больше, чем мужчины. В какой-то мере так оно и было. Мать слушала ее как зачарованная. Она даже не задумывалась, почему дочь с ее положением не купит наконец квартиру побольше. А может, просто не хотела задумываться.

Сколько она себя помнила, властная мать сулила ей исключительное будущее, необыкновенную судьбу. «Ты превзойдешь своего отца, детка. Успех у тебя в крови. Я-то точно знаю, мне это предсказали, когда ты родилась». Она твердила ей это без конца, словно иначе и быть не могло, словно жизнь не давала ей другого выбора, кроме абсолютной удачи. И в конце концов девочка сама себя убедила, что иначе и быть не может. «Так сказала акушерка в родильном доме, когда ты родилась. Я думаю, это была даже не акушерка, а ангел. Ангел, который спустился на землю, чтобы известить меня о твоем особом предназначении». И мать посвятила жизнь успеху своей драгоценной и неповторимой дочурки.

Но время шло, а никаких признаков великого предначертания девочка не замечала. Одноклассницы были к ней безразличны, даже сторонились ее. Казалось, никто не замечает в ней того величия, которое пророчила ей мать. Случалось, учительницы отчитывали ее за нерадивость. Одна из них как-то обозвала ее лентяйкой и неряхой. Неряхой. И все же она верила в свою исключительность. И то, что другие дети отвергали Ламию, лишь подтверждало ее правоту. Ее мать не могла ошибаться. Поэтому Ламия начала лгать. Лгать матери и себе собой. Она сама придумала себе жизнь. Потому что иначе и быть не могло. Ей суждено стать такой, какой видела ее мать. «Твоего отца не стало. Но кое-что ты от него унаследовала. Кое-что драгоценное. Его глаза и его ум. Он был самым умным человеком, какого я когда-либо встречала. Знаешь, все им восхищались. Но ты пойдешь еще дальше, милая. Еще дальше, потому что я буду рядом, буду тебя поддерживать и потому что тебя хранят ангелы».

Ламия поправила шерстяной плед на плечах у матери и ласково потрепала ее по щеке:

— Мне так жаль, мамочка, у меня столько работы..

— Дорогая, мне совсем нетрудно тебя ждать! Ты же знаешь, я все равно не смогу улечься одна.

— А теперь идем спать, мамочка, уже поздно.

Ламия покатила кресло в спальню матери.

Вокруг царил полумрак. Не считая окна в гостиной, через которое мать наблюдала за тем, что творится снаружи, ставни постоянно держали закрытыми, а светильников было мало. Трехкомнатная квартира напоминала жилище престарелой английской вдовы. На пожелтевших от старости салфетках теснились уродливые безделушки, по стенам вперемежку с аляповатыми вышивками крестиком были развешаны безобразные натюрморты и фотографии в рамочках. Большая часть из них изображала отца Ламии в костюме посла. Квартира была обставлена разрозненной мебелью «под старину»… Настоящий музей дурного вкуса, запущенный, пропахший пылью и нафталином.

Ламия подвинула кресло-каталку поближе к кровати, одной рукой подхватила маму под мышки, а другой под колени и с трудом помогла ей лечь. Натянула одеяло на хрупкое тело матери и поцеловала ее в лоб:

— Спи спокойно, мамочка. Завтра у меня снова много работы, я не смогу уделить тебе много времени.