В поисках праздника - Виталий Капустянский

Ирина с Олей давно проснулись и, быстро переговариваясь, собирались на завтрак. Я услышал, как резко хлопнула пудреница и голос Ирины уверенно произнес:

– Оля, пора выходить, а ты еще не оделась, мы опоздаем к завтраку.

Я приподнял голову и увидел мелькнувшие колени Ирины, она, выбравшись из палатки, расправила складки на голубой юбке и разгладила руками шелковую безрукавку. Расчесав золотистые волосы, она плавно закинула их за спину и надела на голову розовую соломенную шляпку; когда Ирина убедилась, что ее внешний вид вполне приличен, то стала поторапливать Олю. Выглянув из палатки, Оля погладила свой лоб и неуклюже выползла на четвереньках.

– Оля, какая же ты копуша, ты что, каждый день так будешь собираться?

– В этой палатке я не могу разобраться со своими вещами.

– Это надо было делать вечером, вечером, а сейчас уже утро.

– Ну, все, я уже иду, и хватит меня отчитывать.

Их удаляющиеся голоса еще некоторое время доносились до моих ушей, но когда вслед за ними на завтрак упорхнул и Семеныч, то я, убаюканный тишиной, сладко задремал. Разбудила меня Галя, коснувшись соломинкой моих ноздрей, я сильно подпрыгнул на ложе, после чего услышал всеобщий смех.

– Братик, пора кушать, – сказала Галя.

Разминая свое заспанное лицо, я окинул взглядом девушек и ребят, сидящих в ожидании завтрака. Возле каждого на земле стояла сияющая краями миска, наполненная дымящейся белой манкой, на поверхности которой таял желтый кусочек масла. Галя наполнила миску манкой и, положив в кашу кусочек масла, подала ее мне.

– Спасибо, – ответил я.

Жаркие руки солнца по-прежнему держали день в своих объятьях, а вот ночи постепенно становились прохладными. И я, словно багдадский вор, поглядывал на брезентовый шатер, в котором спали девушки. Боэций, как последнее золотое римское звено, стал жертвой новой варварской политики мелких интриганов, но в свой последний миг жизни он написал философское «Утешение». Закрыв книгу, я думал о человеке, который, находясь в тюрьме в ожидании казни, думал не о своей жизни, а о том, чтобы оставить после себя свой мудрый опыт. Поделившись мыслями об уходящей золотой эпохе, он подвел итог своей жизни, цельность его человеческого духа говорила мне о величии Римской империи. Последний настоящий римлянин уходил из жизни смело и мудро. Размышляя о недосягаемых умах, я незаметно спустился к своей праздной и бесцветной жизни и вдруг неожиданно понял: Сократ и Боэций явились тем важным стержнем, который сдерживал мои бурные страсти, не позволяя мне забыть о главном, о мудрой человеческой мысли. Поэтому, дочитав книгу, я почувствовал себя лишенным надежной опоры, размышляя дальше, я ощутил себя жуком, случайно забравшимся на страницы мудрой книги, который, прошагав по всем страницам исторических событий, остался все тем же жуком. Я поднялся с ложа и, продолжая размышлять, отправился за дровами, неужели вся наша жизнь, бесполезное блуждание в потемках, неужели мы не в состоянии понять даже крупицу того, что нам принадлежит, как порой мы мним себя знающими данный предмет и как бывает горька истина нашего заблуждения. Поднимаясь по сыпучей горе, я поскользнулся и упал на четвереньки, рассыпав сухие ветки, – и почему мы так боимся падения, усевшись на каменистый бугор, подумал я. Собрав разбросанные ветки, я повернулся в сторону больших гор и задержался взглядом на вершине, и что я лезу на эти кручи, дров уже вполне достаточно, наверное, человек так устроен, что вечно ищет то, что нельзя найти; повернувшись назад, я увидел поднимающихся девушек, моя мысль оборвалась, и я побежал вниз. Уклоняясь от зеленых веток, я, как слаломист, прыгал то влево, то вправо на буграх, когда я с разбегу вылетел из-за кустов с дровами, то у девушек были такие удивленные лица, словно это был не я, а горный козел.

– Ты что так разбегался? – насмешливо спросила Таня.

– Да это не я, гора так сказать, подталкивала, – бросив у костра сучья, ответил я.

– А мы так устали, наплавались, спина невозможно болит, – тяжело изгибаясь в пояснице, пожаловалась Таня.

– Ну, это поправимо, я сделаю тебе массаж, и все пройдет.

– Ловлю тебя на слове.

– Только сначала обед, теперь у меня снова появился аппетит.

Взметнув канистру над головой, я сделал несколько глотков и облил вспотевшее лицо, прохладный поток воды принес кратковременное облегчение, но солнцеликая, усмехнувшись золотой улыбкой, вновь надела на мою голову горячий шлем. Загорелые девушки, плавно двигаясь, трудились над обедом, каждая, совершая зигзаги ножом, согнувшись в талии, тянулась гибкой рукой к закопченному котелку; закончив это плавное движение, они бросали в воду измельченный овощ. Словно жрицы, колдующие над священным сосудом, они сидели по кругу и бросали дикие травы, чтобы вылечить своего диктатора от любовного неизлечимого недуга. Окончив с приготовленьями, настоятельница ловкой рукой установила котелок на горячие камни, где полыхал разведенный мной огонь. Галя достала из сумки зрелые сочные сливы, она заботливо помыла каждый плод и выстроила в сияющей миске фиолетовую пирамиду.

– Надо съесть сливы, они уже начинают портиться, – предложила Галя.

Я взял сливу с трещиной и поднес ее к губам, сладкий сок наполнил мой рот, и я вспомнил, как в первый раз поцеловал Анжелу. – Нет, нет, нет, это невыносимо, – думал я, поднимаясь с ложа. Вглядываясь в расплывающуюся даль моря, я думал о своем возвращении и верил, что все, что связано с Анжелой, останется здесь на зеленых склонах молчаливых гор.

– Хватит есть, девчонки. Виктор, ты останешься без сладкого, – улыбаясь, сказала Галя.

– Спасибо, Галя.

Я доел сливы и, изображая сытого человека, погладил свой живот.

– Может, все-таки сейчас, до обеда, ты сделаешь мне массаж, ты же частично утолил свой голод, – словно виноватый ребенок, спросила Таня.

– Ладно, ложись на ложе, – произнес я.

Таня довольно взвизгнула и прыжком улеглась на ложе.

– Давай постелю твое полотенце, ткань моего ложа очень грубая.

– Хорошо, сними его, пожалуйста, с ветки.

Ее руки проворно развязали узел купального лифа, и Татьяна быстро улеглась на полотенце и, улыбаясь, закрыла глаза. Разглаживая и разминая ей спину, я чувствовал, что никак не могу отогнать мысли об Анжеле, они, словно теплый дождь, атаковали мою голову. И тогда я представил, что мои руки скользят по желанному телу моей Анжелы, теплая волна заставила мою грудь глубоко вздохнуть, и движенья моих рук стали медлительно нежными. Таня издала легкий стон, и ее пальцы мягко сжали край полотенца. Движенья моих рук выпускали на волю ноющее чувство, моя грудь глубоко дышала, испытывая необъяснимый трепет и восторг освобожденья.

– О, как хорошо, – прошептала Таня.

И в тот момент, когда я плыл по волнам моих воспоминаний, появился улыбающийся Олег.

– Да, – протяжно произнес он, – наш искуситель время зря не теряет, он ласкает молодых дев, пока мы, голодные созерцатели, паримся на испепеляющем солнце.