Цена сокровищ. Опасные тайны Китеж-града - Елена Езерская

– Это здесь, – сказала Ася, указывая на поворот влево от дороги, вдоль которой шли дома дачного кооператива – в основном добротные, как говорится, на все сезоны. – Вообще-то дом принадлежал первой теще Звонарева, она его почему-то любила и завещала дом ему, обойдя дочь и сына, но жила в нем до самой смерти – с ней случился инсульт, так что Звонарев перебрался сюда только через три года после женитьбы на маме.

Максим припарковался у ворот, и мы зашли на территорию дачи. И уже никто не удивился тому, что дверь ограды была открыта, а дверь в дом заколочена крестом.

– А, это вы, Асенька, – раздался из-за забора мужской голос. – Хотя бы вы объявились, а то Виталий Леонидович уехал, даже не расскажешь, что тут у нас приключилось.

Мы переглянулись: а чего рассказывать? И так все понятно.

– И не говорите, деточка, – кивнул председатель садового кооператива, когда Ася высказала предположение, что кто-то влез на дачу профессора, – просто поветрие какое-то, то тут, то там слышу, что повадились на дачи забираться. Особенно не воруют – побуянят и бегут. Мы милицию вызвали, они стали хозяина вызванивать, а Виталия Леонидовича все нет и нет, они даже дело заводить не стали, говорят – вот вернется хозяин, имущество проверит, напишет заявление, тогда и станем грабителей искать, а где их сейчас найдешь, когда столько времени прошло, да и кто, кроме самого, может сказать, что пропало, что осталось… А ты, Асенька, отдохнуть приехала или прибраться? Пусть тебе молодые люди топориком гвозди подденут, чтобы двери открыть… Кажется, гремит?

Председатель, мужчина классического пенсионного вида, с брюшком, но еще вполне бойкий, приложил ладонь козырьком ко лбу и взглянул на небо. Мы все разом посмотрели вслед за ним – поразительно, ничто, казалось бы, не предвещало ни дождя, ни тем более грозы, и вот уже все заволокло густыми облаками, из которых, пока еще глухо, доносились раскаты грома, предвещавшие сильную грозу. Максим еще успел загнать свою «ауди» во двор, закрыл ворота, а потом побежал к дому, прикрываясь курткой от внезапного ливня, ударившего длинными теплыми струями, точно кто-то включил брандспойты нескольких гигантских поливальных машин.

– Придется переждать, – сказал я, с добродушным настроением искоса наблюдая, как Ася принялась обихаживать промокшего Максима.

– Полагаете, мы уже опоздали? – спросил он, отдавая Асе куртку, которую она немедленно принялась встряхивать на веранде.

– Увы… – пожал я плечами.

Это стало понятно сразу, едва мы с Асей зашли в дом. Сердобольные соседи, конечно, постарались навести на даче мало-мальский порядок, и все равно было очевидно, что и здесь неизвестные что-то искали – очень тщательно и немного с раздражением: дачные этюды и натюрморты, какие-то гербарии и вышитые крестиком картины в рамках были содраны с гвоздей и стояли вдоль стен на полу, книги на полках расставлены как попало – стопочками, вперемешку и одна на одной. Я попросил Асю показать, где находится сейф, и не сдержал улыбки, когда увидел его, – им оказался встроенный стенной шкафчик, инкрустированный под сейф, скорее всего – выполнявший роль кабинетного бара. Женская игрушка, а учитывая то, что хозяйкой дачи долгое время была бывшая теща Звонарева, предназначение «сейфа» не подразумевало хранения каких бы то ни было секретов. Думаю, подобное разочарование испытали и «налетчики», отчего, по-видимому, немного разозлились – председатель упомянул, что была побита какая-то посуда, а в подвале все еще стоял устойчивый аромат разлитых засолов, хранившихся там, как сказала Ася, еще с маминых времен.

Конечно, сделанное открытие меня не обрадовало, но одной иллюзией стало меньше, что само по себе хорошо. Когда поначалу есть слишком много вариантов, в итоге не остается ни одного. Но если архив профессора реально существовал, как об этом говорили Максим и Ася, то где он все-таки хранил его? Я хотел поделиться своими соображениями по этому поводу с ребятами, но остановился у дверей на веранду: Максим и Ася разговаривали, наблюдая в открытое окно за грозой, и я невольно прислушался.

– А я до сих пор не могу понять, как это случилось, – рассказывала Ася. – Я была уверена, что у нас счастливая семья. Вместе ездили в отпуск и строили дачу, ходили в походы и в кино. А потом мама стала куда-то пропадать, пока не ушла насовсем. И тогда папа рассказал мне, что они все трое учились на одном курсе и у мамы и Звонарева был роман, настоящий роман – красивый, как в старом кино, вот только предложения выйти за него замуж Виталий Леонидович маме никак не делал. И пока он думал, папа попросил маму выйти за него замуж. Она согласилась, а перед самой свадьбой пришел Звонарев и тоже попросил маму выйти за него. Она хотела расстроить свадьбу, но случайно услышала разговор двух девочек в институте, что Звонареву предложили аспирантуру за границей, кажется, в университете Гумбольдта, и он срочно ищет жену. Она рассердилась и вышла замуж за папу, и у них долго не было детей. А Звонарев уехал в Германию, расписавшись перед отъездом с какой-то их однокурсницей. Они много лет жили каждый сам по себе и потом развелись, но Звонарев уже защитил кандидатскую, остался там же в докторантуре, читал лекции, сделал себе имя в науке. А когда наконец вернулся, ему предложили место в архивном институте, и он снова появился на горизонте моих родителей. Звонарева пригласили читать курс в родном институте, а папа тоже там преподавал, правда, он все еще был кандидатом. Мама с ним вместе не работала, считала это неправильным, она ушла в школу и ездила на другой конец Москвы, пока у них не появилась я, и мама перевелась в школу рядом с домом, чтобы, как она говорила, я всегда была под рукой.

Знаешь, никто из нас не заметил, как у них со Звонаревым все началось снова. Это я сейчас понимаю, что они с папой всегда были далеки друг от друга и поэтому ей легко удавалось скрывать свой роман. Она стала позднее задерживаться на работе, чаще уезжать на какие-то семинары и коллективные экскурсии. Мне и в голову не могло прийти что-то проверять, а папа – думаю, он этого и не хотел. Я потом поняла, что это у него была такая тактика – он маму ни о чем не спрашивал, за ней не следил и всегда давал понять, что доверяет ей и не хочет ограничивать ее свободу. Думаю, он надеялся, что именно так удержит ее, и несколько лет это срабатывало, но маму надо было знать – она не умела врать, по крайней мере долго врать. Мы оба видели, что она чем-то мучается, и папа ждал срыва каждый день. Меня не было дома, когда они принимали решение расстаться, просто однажды я вернулась из школы, и мама сообщила, что теперь мы будем жить с дядей Виталием. В коридоре уже стояли собранными два чемодана, один – с ее вещами, другой – с моими. А я сказала, что никуда не поеду. Я не помню, чтобы еще когда-нибудь так кричала, даже когда мама ушла во второй раз и уже навсегда. Я потом несколько месяцев не хотела ее видеть и слышать, и мы разговаривали через папу – мама звонила, а он рассказывал ей обо мне – что ела, что у меня в школе. Звонарев настоял, чтобы мама сразу же после переезда к нему ушла с работы. Ему была не нужна работающая жена, он хотел, чтобы мама сидела дома и занималась только им. Он вообще великий эгоист. И словно заколдовал ее – словно в ее жизни не было ни меня, ни папы. Один Виталик свет в окошке. Мы помирились с ней, когда я заболела. От всех волнений я перестала учиться, пропускала школу, а тут экзамены за девятый класс – я их едва не завалила, это потом выяснилось, что мама ходила к своим бывшим коллегам и уговорила их помочь мне. И что на самом деле я все знаю, просто думаю сейчас о другом. В общем, однажды я проснулась оттого, что мне стало жарко, так жарко, что показалось – я попала в пекло. Я закричала, папа проснулся и вызвал «скорую», а потом я потеряла сознание. Родителям сказали, что это было переутомление на нервной почве, и мама на какое-то время забрала меня к себе – выхаживала меня. Представляю, чего ей это стоило! Звонарев тогда почти не появлялся дома, а потом, когда я уже поправилась и стала немного отражать действительность, поставил маме ультиматум, чтобы больницы в его доме больше не было. Мы с папой думаем, что это из-за него заболела мама. То есть она, по-видимому, и раньше болела, но никогда этого не показывала, а выйдя замуж за Звонарева, вообще перестала обращать внимание на свое здоровье. Папа всегда заботился о маме, после похорон он рассказал мне, что тромбоз начался у нее после родов, и все это время он старался облегчить ей жизнь. Он сам хорошо готовил, убирался в квартире, чтобы маме приходилось меньше стоять на ногах, говорил, хватит с нее и школы. А Звонарев об этом никогда не думал – не он существовал для любимой женщины, а она для него. Она всегда должна находиться на боевом посту и бежать по первому его зову. Даже когда болезнь начала разрушать ее, мама Звонареву ничего не сказала – не хотела беспокоить. Я тайком навещала ее, помогала убираться, готовить, пока она отдыхала, а когда он приходил, она всегда выглядела подтянутой, свежей и очень красивой. Она даже тогда была очень красивой, как будто заснула, и все… Папа на поминках, мы их у нас устраивали, чуть не набросился на него – закричал, что это он маму убил. Да нет, не смотри так, это же папа фигурально выражаясь, хотя даже формально он был прав. Мама, по-видимому, отдыхала, а Звонарев, как всегда, работал ночью в своем кабинете, что-то писал. Он ведь точно никому ничего не рассказывал, врачам Звонарев заявил, что жена сама ночью встала и пошла на кухню, пока он спал, а когда проснулся, то обнаружил, что она долго не возвращается, встал сам и решил узнать, почему она так задержалась, а мама уже не дышала – тромб закупорил артерию. Я уверена – это он ее позвал, она побежала выполнять его просьбу, разволновалась, и это могло стать последней каплей. А он попросил и забыл, я думаю, он даже не вспомнил о ней, просто закончил работу и пошел в туалет, потом на кухню, где она несколько часов лежала в луже крови…