Король гор. Человек со сломанным ухом - Эдмон Абу

ни поднять глаза, ни ответить ей, ни спросить у этой бесценной дамы, что именно она имела в виду. Мне было непонятно, как эта женщина с ее твердокаменным характером решилась сказать такое при своей дочери и при мне. Через какие врата идея замужества проникла в ее сознание? Неужели миссис Саймонс была способна расплатиться своей дочерью с первым встреченным ею освободителем? На нее это было не похоже. Скорее всего, это было проявлением злобной иронии, адресованной моим тайным мыслям.

Придя в себя, я с законной гордостью констатировал, сколь невинной оказалась моя реакция на ее неожиданное заявление. Я поставил себе в заслугу тот факт, что огонь страсти ни на один градус не увеличил температуру моего сердца. В течение всего дня я каждую секунду думал о Мэри-Энн, пытаясь таким образом разобраться в собственных чувствах. Я строил в своем воображении испанские замки, представляя себе, что именно она является их владелицей. Я строчил романы, в которых она была героиней, а я героем. Я придумывал самые нелепые обстоятельства, самые неправдоподобные истории, наподобие истории княгини Ипсофф и лейтенанта Рейно. Я дошел до того, что представил себе, как юная англичанка сидит справа от меня в почтовой карете, обвивая своей прекрасной ручкой мою длинную шею. Все эти соблазнительные выдумки, способные взволновать душу любого мужчины, настроенного не столь философски, как я, не нарушили безмятежности моего состояния. Я не чувствовал никаких изменений в своем настроении, никаких шараханий от опасений к надежде, кои являются верным признаком влюбленности. Я и раньше никогда не чувствовал никаких перебоев в биении сердца, о которых пишут в романах. А это означало, что я не любил Мэри-Энн. Я был по-прежнему безупречен и мог идти по жизни с высоко поднятой головой. Однако миссис Саймонс, не способная проникнуть в терзающие меня мысли, вполне могла неправильно оценить причину моей готовности к подвигу. А что, если она решила, что я влюблен в ее дочь, или неправильно истолковала мои замешательство и смущение? А если она специально заговорила о браке, чтобы я невольно выдал себя? Вся моя гордость взбунто-

валась против такого несправедливого подозрения, и я ответил ей твердым голосом, не решаясь, впрочем, взглянуть ей в лицо:

— Сударыня, я был бы счастлив вызволить вас отсюда, но, клянусь, отнюдь не для того, чтобы жениться на вашей дочери.

— Это почему же? — спросила она раздраженным тоном. — Разве моя дочь не достойна того, чтобы вы на ней женились? Я нахожу вас вполне привлекательным, можете мне поверить. Разве она недостаточно красива или недостаточно богата? Разве чем-то не хороша ее семья или я плохо ее воспитала? Может быть, вы слышали о ней что-то плохое? О женитьбе на мисс Саймонс, друг мой, можно только мечтать, и самого привередливого мужчину этот брак вполне бы устроил.

— Увы, сударыня, — ответил я, — вы неправильно меня поняли. Для меня ваша дочь — само совершенство и, если бы не ее присутствие, которое вселяет в меня неуверенность, я бы объяснил вам, какое страстное восхищение она внушила мне с первого дня нашего знакомства. Именно поэтому у меня не хватает смелости даже подумать о том, что я мог бы возвыситься до ее уровня.

Я надеялся, что мое смирение смягчит эту огнедышащую мать. Но ее гнев не остудился даже на полградуса.

— Что вы такое говорите? — вскипела она. — Почему это вы не достойны моей дочери? Отвечайте немедленно!

— Но, сударыня, у меня нет ни состояния, ни положения в обществе.

— Хорошенькое дело! У него нет положения! У вас оно будет, сударь, если вы женитесь на моей дочери! Быть моим зятем само по себе является положением. Или вы не согласны? У него нет состояния! А разве мы просили у вас деньги? Разве у нас недостаточно денег для самих себя, для вас и вообще для кого угодно? И еще: разве человек, вытащивший нас отсюда, тем самым не подарит нам сто тысяч франков? Я согласна, это незначительная сумма, но это кое-что. Если вы не считаете сто тысяч франков мелочью, тогда почему вы недостойны жениться на моей дочери?

— Сударыня, я не…

— Что еще у вас не так? Вы не англичанин?

— Ни в коей мере.

— Значит, вы полагаете, что мы люди настолько недалекие, что способны оценивать человека по месту его рождения? Слушайте, сударь, я знаю, что не каждому дано быть англичанином… по крайне мере в ближайшие несколько лет. Но ведь можно быть честным и умным человеком, даже не родившись в Англии.

— Что касается порядочности, сударыня, то эта добродетель у нас передается от отца к сыну. Что касается ума, то у меня его ровно столько, чтобы быть доктором наук. Но я не строю иллюзий по поводу моих физических данных и…

— Вы хотите сказать, что вы уродливы, не так ли? Нет, сударь, вы не уродливы. У вас интеллигентное лицо. Как ты думаешь, Мэри-Энн, у этого господина интеллигентное лицо?

— Да, мама, — сказала Мэри-Энн. Если она и покраснела, то заметить это могла только ее мать, потому что в тот момент мой взгляд упирался в землю.

— Кроме того, — добавила миссис Саймонс, — будь вы хоть в десять раз уродливее, все равно в этом смысле вам далеко до моего мужа, а ведь я, поверьте, была такой же красивой, как моя дочь, когда согласилась выйти за него замуж. Что вы теперь скажете?

— Ничего, сударыня. Скажу лишь, что вы слишком ко мне добры, но не от меня зависит, сможете ли вы завтра отбыть в Афины.

— Что вы намерены предпринять? Постарайтесь на этот раз придумать не такой смехотворный способ, как в прошлый раз.

— Я думаю, мое объяснение удовлетворит вас, если вы соизволите выслушать меня до конца.

— Я слушаю, сударь.

— Только не перебивайте.

— Я не собираюсь вас перебивать. Разве я вас когда-нибудь перебивала?

— Да.

— Нет.

— Да!

— Когда?

— Никогда. Сударыня, Хаджи-Ставрос держит все свои средства в банковской компании Барли и К°.

— Что вы говорите?

— Адрес компании — Лондон, Кавендиш-сквер, тридцать один. В среду на прошлой неделе он при нас продиктовал деловое письмо в компанию Барли.

— А вы раньше не могли мне об этом сказать?

— Вы не давали мне рта раскрыть.

— Вы чудовище! Ваше поведение непостижимо! Еще шесть дней назад мы могли бы быть на свободе! Я могла бы пойти к нему и рассказать о наших связях…

— И тогда он запросил бы двести или триста тысяч франков! Поверьте, сударыня, лучше вообще ничего не говорить. Заплатите выкуп, заставьте его