Книги онлайн и без регистрации » Фэнтези » Белый Дозор - Алекс фон Готт

Белый Дозор - Алекс фон Готт

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 33 34 35 36 37 38 39 40 41 ... 92
Перейти на страницу:

Последние новости от Квака Глинкин выслушивал в состоянии, близком к аффектному. Чувствовал потребность взять автомат, как в прежние времена, и «чисто конкретно забить стрелочку», а на «стрелочке» этой изрешетить «учёнишку» Спивакова пулями.

К глубочайшему сожалению обоих мерзавцев, сделать что-либо подобное с Алексеем было практически невозможно. Слишком заметной и значимой фигурой он был. Случись что со Спиваковым, неминуемо всколыхнется весь научный мир, пойдет гулять кругами по воде общественное мнение, из Кремля полетит в прокуратуру украшенная царскими вензелями депеша: «Найти убийц, замочить террористов, сроку три дня». А уж те нашли бы, расстарались. Глинкин понимал, что факт насильственной гибели крупнейшего ученого не удалось бы «замолчать» никакими деньгами. Спиваков был тем же, кем в свое время являлся изобретатель водородной бомбищи Сахаров, то есть персоной особо важной. Журналисты преподнесли бы всё, как казнь народного ученого, стремившегося избавить мир от болезней, начались бы народные волнения с требованиями предать убийц смерти, и тогда всему конец. Да и в «Ассоциации» не поняли бы столь примитивного поступка, как банальное убийство неугодного ей человека, а вот этого Глинкин опасался не меньше, чем реакции властей. Нет, нет, положительно нельзя было «светиться», обнажая оружие слишком рано.

«Здесь нужно, чтоб всё было красиво, как недавно на Камчатке, — рассуждал про себя Глинкин, прогуливаясь среди вековых дубов любимой аллеи. — Затраты, конечно, но зато эффектно и естественно. Так что и комар носу не подточит. Ни один писака никогда не докопается до истины. Природный катаклизм: против такого не попрешь».

Но инсценировать «природный катаклизм» в Москве было бы затруднительно. Спиваков сутки напролет работал в институте. У Глинкина от бездействия и невозможности повлиять на ситуацию цепенел мозг. Он решил ни о чем в «Ассоциацию» не докладывать, иначе там стали бы требовать немедленных действий. Памятуя о том, как лихо он расправился с Саи, члены «Ассоциации» вправе были ожидать от Глинкина чего-то не менее масштабного, чем уничтожение Долины Гейзеров ради гибели одного-единственного человека.

Прогуливаясь в дубовой аллее, Михаил Петрович лелеял планы по уничтожению всего НИИСИ, причем один ужаснее другого, но стоило ему начать обдумывать детали, как тут же всплывало что-то невыполнимое, и Глинкин отметал свои замыслы один за другим. Теоретически Квак мог бы пронести на территорию института взрывчатку пластид, но практически это было делом невероятным, поскольку Квак никогда бы на такое не согласился, даже под угрозой любого возможного шантажа.

— Нет надежды на людишек, — вслух посетовал Михаил Петрович, машинально поглаживая ствол огромного дерева. Он давно уже стоял, не двигаясь, возле этого дуба, который особенно любил, порой подолгу с ним разговаривал. Дерево было невероятных размеров, высотой с одиннадцатиэтажный дом, крона его по площади могла бы поспорить с теннисным кортом, а ствол в диаметре превышал аналогичный размер фюзеляжа «Аэробуса-350». Глинкин, недолго думая, дал дереву прозвище «папа», имея в виду его неоспоримое превосходство над всеми прочими дубами, которым тот и впрямь был словно отец, и вполне можно было предположить, что от «папиных» желудей и пошли вверх все эти деревья, когда бы не факт, что была аллея устроена по желанию дореволюционного фабриканта, а маленькие дубки были когда-то посажены в землю руками людей.

— Эх, папа, одни мы с тобой ведаем, каково это — быть выше всех. Думаешь, что ты всемогущ, а с места тронуться не можешь. Корни мешают. Вот ты всю жизнь здесь стоишь, много чего повидал. Я помру, а ты будешь жить. Как считаешь, справедливо это? А вот я велю, и придут сюда эти… как их…? — о! дровосеки! Придут и срубят тебя, к чертовой матери, папа ты мой дорогой. А ведь я могу так сделать. Знаешь, почему? Потому, что никого я не люблю. А знаешь, почему не люблю? Потому, что ни к кому и ни к чему не желаю испытывать привязанность. Я — это я, а больше нет никого. Только так и надо жить, папа. Сам небось знаешь? — прищурился Глинкин и снисходительно похлопал ладонью по стволу: — Ладно, папа, живи, покуда я так хочу. Спасибо тебе за содержательную беседу. До свиданья. Ах ты, чёрт!

Глинкин мгновенно отдернул руку! Он по-настоящему испугался, так как вдруг ощутил кожей, что вековой дуб задрожал. И это были не колебания земли, в Подмосковье обычно неощутимые, это была дрожь живого существа, к которой, несмотря на то что стояло полное безветрие, прибавился шум листьев. Глинкин поднял голову и с неподдельным страхом увидел, что ветви дуба раскачиваются настолько сильно, словно дул ураганный ветер. Дуб осыпал Глинкина осенней, мертвой листвой, желудь угодил Глинкину прямо в глаз, и в довершение всего где-то на самом верху отломился огромный сук, полетел вниз, и, не оступись Михаил Петрович, что называется, на ровном месте, не шагни он невольно в сторону, то лежать бы ему возле дуба с проломленным черепом. Глинкин настолько испугался, что с воплем, на четвереньках, бросился от «папы» прочь!

Он буквально выполз на середину аллеи, попытался было встать, но словно незримая сила прижала его к земле и распластала, точно раздавленную лягушку. Рот Глинкина был забит землей вперемешку с опавшими листьями, глаза засыпаны так, что он почти ничего не видел. Он хотел было позвать на помощь, но из этого мало что вышло: мышиный писк, и тот был бы громче звука, который издал поверженный магнат. Его телохранители были далеко. Территория имения надежно охранялась, а к аллее, по собственному распоряжению Глинкина, никто не подходил ближе чем на километр. То было место его уединения, его личный уголок на планете, неприкосновенность которого имел право нарушать лишь садовник, да и то, конечно, в отсутствие барина. Поднялся сильнейший ветер, он дул в аллею, словно в трубу, Глинкин полз по-пластунски, ветер бил ему в лицо, сдувал его, магнат цеплялся за землю скрюченными пальцами, сдирая ногти. Он разорвал брюки, и колени его кровоточили. Его мысли совершенно перепутались, и вместо прежнего, всесильного и хладнокровного циника, Глинкин превратился в ничтожную мокрицу.

— Папа… Прости… Меня… — только и смог произнести Михаил Петрович, и тотчас, словно по мановению чьей-то руки или посоха (кто разберет?), стихия унялась, а всё еще лежащий на земле, обессиленный и задыхающийся Глинкин услышал над собой чей-то очень низкий, мало общего имеющий с человеческим, голос:

— Теперь понял, кто ты такой? Потрох ты сучий, тварь безмозглая, червь бесхребетный. С Богом себя равняешь? А пожрать земельки сырой не желаешь?

Глинкин протестующе замычал, замотал головой, вновь захотел встать, но на спине его словно лежала бетонная плита, дышать становилось всё тяжелей. Тогда он попытался перевернуться на спину и вновь безрезультатно.

— Помираю, — в предсмертном ужасе прохрипел Глинкин, — пощадите… меня…

— Не за что тебя щадить покамест, — произнес всё тот же голос, слегка, впрочем, смягчившись. — Ну, отдышись малость, подохнуть я тебе завсегда дозволю.

— Вы… кто такой? — понимая, что дуб говорить не может и там, над ним, сейчас стоит человек, спросил Глинкин, ощущая, что легкие расправились и дышать стало немного легче.

1 ... 33 34 35 36 37 38 39 40 41 ... 92
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?