Национальный предрассудок - Коллектив авторов

бы немного с Вами поговорить и немного повеселиться. Ради всего этого я и живу – вот только жизнь, увы, не стоит на месте. <…>

* * *

Роберту Чэмберсу

19 апреля 1783

Дорогой сэр, первые издания книг, которые я сейчас посылаю Вам вновь, попали, по воле случая военного времени, в руки французов. Отправлены они были и мистеру Хастингсу. Хочется надеяться, что на этот раз книжные посылки дойдут до Вас в целости и сохранности.

Коль скоро нас отделяет друг от друга столько земли и воды, нам следует возместить сложности переписки длиной наших писем – а между тем, сколько бы я ни ворошил свою память, сообщить мне Вам особенно нечего. Обо всех наших общественных деяниях у Вас сведения более точные, чем у меня; Вы прекрасно осведомлены о наших зарубежных неудачах и внутренних неурядицах, и мне нет нужды Вам рассказывать, что сейчас у нас нет ни власти, ни мира, нет ни возможности влиять на другие страны, ни сохранить покой у себя дома. Состояние общества и действия правительства оказывают незначительное влияние на личное счастье отдельных людей; к тому же не стану притворяться: государственные дела и меня беспокоят мало, и в то же время не могу не испытывать боль, когда сравниваю нынешнее бедственное положение королевства с тем, что было у нас двадцать лет назад. Я, со своей стороны, всегда пытался сохранить порядок и поддержать монархию.

Раз уж я упомянул о себе, сообщу Вам кое-что о своей жизни. Та ужасная болезнь, которой я заболел в Нью-Инн-Холле, имела последствия, с тех пор постоянно дающие о себе знать. За это время у меня почти полностью пропала охота ходить пешком. Что до моих умственных способностей, то они как будто бы не пострадали. Все это время, что, несомненно, облегчило мои страдания, я был окружен постоянным и неослабным вниманием мистера Трейла, в чьем доме прожил в общей сложности не один год и где не имел решительно никаких хлопот. Однажды он взял меня с собой во Францию, в другой раз – в Уэльс и, проживи он еще, показал бы мне Италию, а возможно, и многие другие страны – однако он скончался весной восемьдесят первого года, завещав мне написать ему эпитафию.

Бо́льшую часть времени меня преследовали постоянные мои недуги: мысли путались, ночи были беспокойные, и из-за спазмов в груди я был обречен на пытку бессонницей и напрочь лишился сна. Промучившись от этих спазмов более двадцати лет, мне удалось облегчить свою участь с помощью трех мощных средств: воздержания, морфия и ртути, однако спустя некоторое время спазмы сменились странным недугом другого рода, который, когда я ложился в постель, напоминал нечто вроде скопления газов, или метеоризма, и описать который я не берусь. К этому добавилось и нарушение дыхания, из-за которого бывает подчас мучительно даже пересечь улицу или подняться к себе в комнату и с которым я боролся кровопусканием до тех пор, пока врач не запретил мне пускать себе кровь, ибо у меня начали опухать ноги. Почти весь прошлый год прошел у меня в болезнях, одна сменялась другой, а последние несколько дней и вовсе стали сущим кошмаром. Только сейчас у меня наступил некоторый просвет. <…>

Я достиг возраста, когда следует ожидать уменьшения тех благ, какие дарует нам жизнь: я потерял многих друзей, меня преследуют многие болезни, в которых, впрочем, нет ничего в моем возрасте необычного, и боюсь, что жизненные тяготы я переношу с неподобающим и даже грешным нетерпением. Надеюсь, что Господь, прежде чем призвать к себе, сподобит меня исправить эту мою провинность, равно как и все прочие. <…>

* * *

Миссис Трейл

Лондон, 13 ноября 1783

Сударыня, Ваши письма, отмеченные вниманием и чувством прежних лет, доставляют мне несказанное наслаждение – насколько наслаждение вообще возможно при одиноком существовании. Никому еще Ваши добрые чувства не были столь необходимы, как сейчас мне. Те, кто любят долго, любят сильно. Внезапная вспышка добрых чувств может погаснуть от одного ледяного дуновения, но та любовь, которую время связало со многими обстоятельствами и событиями нашей жизни, даже если она на время и сменилась досадой или ненавистью, причинной или беспричинной, ежечасно возрождается случайным воспоминанием. У тех, кто прожил долгую жизнь вместе, все услышанное и увиденное вызывает в памяти мимолетную радость общения или оказанную услугу, мелкую ссору или нежную ласку. Для того чтобы оценить по достоинству великий дар или огромное, нежданно обнаруженное обаяние, достаточно недели и даже одного дня; дружеские же чувства приобретаются всей жизнью. Приятеля можно приобрести и вскоре лишиться – но старого друга нельзя обрести и нелегко, о чем позаботилась сама Природа, лишиться. <…>

* * *

Миссис Трейл

Лондон, 27 декабря 1783

Сударыня, постылое однообразие долгих, одиноких вечеров и в самом деле натолкнуло меня на мысль о создании неподалеку от дома Литературного клуба, однако заняться этим клубом я покамест не имел возможности из-за сильной одышки. Если мне все же удастся его создать, Вы будете знать все подробности о его членах и уставе.

Это время года (хочется верить, что виновато время, а не я) мне дается очень тяжело – сильные боли в груди. Доктор Хеберден рекомендует морфий, к которому я отношусь с таким ужасом, что думать могу о нем лишь in extremis[115]. Вчера вечером, однако, я был вынужден к нему прибегнуть и, приняв обычную дозу, не решился лечь в постель единственно из страха, что от лежания на спине мне станет нехорошо, и всю ночь просидел на стуле, отчего испытал заметное облегчение. Вот и сегодня меня не знобит, я энергичен и весел.

Вы не раз удивлялись моим жалобам на одиночество, когда я писал Вам, что от посетителей у меня нет отбоя, inopem me copia fecit[116]. Когда тебя гложет недуг, посетители – гости не самые желанные. Они являются, когда я мог бы спать или читать, сидят, покуда я от них не устану, они заставляют себя слушать, когда ум мой ищет отдохновения, и разговаривать с ними, когда у меня едва хватает сил шевелить языком. Радость и утешение в тяжкие минуты доставляют люди близкие и привязанные к дому: если расположен, их можно позвать к себе, а можно навестить самому; можно, придя, уйти раньше времени или же попросить уйти их; они не церемонны и не навязчивы. <…>

* * *

Миссис Трейл

Лондон, 10 марта 1784

Сударыня, Вам ведь известно, что я никогда не считал уверенность в завтрашнем дне свойством, присущим человеку смелому, мудрому или хорошему. Смелость неуместна, когда она не может