Мародеры - Леонид Влодавец

«Братаны толкуют…» — сказал он. Да ничего они не толковали. Просто он уже тихонько «общественное мнение готовил».

В результате киллеры получили возможность подготовиться к приезду Вальти, а их подлинный наводчик — Юрик — оставался в сторонке. Но где, черт возьми, ее записка? Которую Люська, кстати, так и не нашла среди вещей Юрика. Сейчас Люська могла только Бога молить, чтоб эта записка куда-нибудь выпала, чтоб ее ветром за сто верст унесло или дождем размочило. Только могло быть и совсем не так. Мог Юрик эту самую записку припрятать, а того хуже — и отдать на сохранение каким-либо знакомым. Например, тем, кто сменит Вальтю на посту руководителя АОЗТ «Прибой». То есть тем, кто будет вести свое собственное, независимое от милиции и прокуратуры, следствие по делу об убийстве Вальти. А тем каждое лыко в строку будет. Им не надо особо придерживаться буквы закона и всяких там правовых норм. Уберут даже просто так, для страховки…

Поэтому парень, который сейчас спит в другом конце коридора, ей очень нужен. Он живой свидетель того, как у нее шел разговор с Юриком. И ему же, должно быть, придется отвечать за смерть этого гада, если что. Печально, но в противном случае, Юрика тоже повесят на Люськину шею. А она у нее не полметра в диаметре и не казенная, а своя личная.

Люськина боль и в душе, и во всех побитых местах притупилась, усталость взяла свое, она плавно погрузилась в сон, и, засыпая, молилась о том, чтоб Бог наказал всех тех, кто имел отношение к смерти Балясина: и еще живых, и уже мертвых. И еще она очень жалела, что не сможет послезавтра, в понедельник, прийти на похороны, что бы дать там, у гроба, страшную клятву: отомстить за смерть любимого.

Ежик жадно, единым духом высосал банку пива. Это уняло тупую, давящую виски головную боль. А то казалось, будто голову обмотали веревкой с узлами, накручивают эту веревку на палку и сдавливают башку по всему периметру. После пива пришла благодатная расслабуха, и жизнь показалась достойной продолжения. В первый момент после пробуждения Ежику думалось, будто поскорее помереть вовсе не помешало бы. Уж больно много вчера пили. Дело в том, что Ежику никогда еще не удавалось вовремя останавливаться. Алкоголь у него поначалу всегда принимался легко и приятно. Через какую-нибудь тройку-четверку рюмок Ежик впадал в приятное немного эйфорическое состояние, когда все женщины казались ему прекрасными, а все мужчины — достойными уважения. И вроде бы не было никаких неприятных ощущений ни в голове, ни в желудке. Вполне все соображалось и думалось. Силы, казалось, на десятерых. А потому взять и хлебнуть еще стакашек представлялось совсем не вредным. Брал и хлебал, но эти коварные 100 или 150 вызывали в организме какой-то жуткий дисбаланс, который приводил к тому, что Ежик вынужден был, шатаясь, топать в туалет, где вываливал в очко всю выпивку и закуску, после чего, плюхнувшись где придется — иногда в том же сортире! — вырубался капитально и основательно. А утром переживал такую жестокую похмелюгу, что жить не хотелось. По крайней мере, до первой банки пива или все тех же похметологических 100 грамм.

Так или иначе, но нынешняя банка возымела полезное действие. Она даже позволила опухшим векам раскрыться пошире и поглядеть на окружающую среду более-менее осознанно, и даже попытаться припомнить, как все было вчера.

Итак, Ежик находился в каком-то подобии гостиничного номера с двумя кроватями и зашторенным окном, через которое в комнату почти не поступал свет.

То ли на улице еще не рассвело, то ли шторы были плотные. Спиной Ежик ощущал приятную мягкость и теплоту. Повернув голову, увидел, что рядом с ним, отвернувшись к стене, спит голая женщина. Ежик даже вспомнил, что ее зовут Ира.

На второй кровати, жадно облапив друг друга, спали мужик и баба. Мужик был точно Макар, а как называлась баба, Ежик забыл. Но зато помнил, как они сидели вчетвером на сосновых ступеньках сауны и рядом с ним сидела, кажется, вон та, что с Макаром. Потом была память о прыжках в ледяную воду бассейна, напоминающего широкий и неглубокий колодец. От холода захватывало дух, а потом снова бежали жариться в парилку. Очень все казалось клево.

Про то, как трахался с Ирой, ему помнилось даже очень неплохо. Первый раз дело было тогда, когда Макар утащил ту, вторую, в одну душевую кабину, а Ежик и Ира оказались в другой. Сверху на них лился ласкающий, нежный поток струек, а они, прижимаясь друг к другу скользкими, намыленными телами, терли друг друга мочалками, все больше и больше возбуждаясь. У Ежика еще ничего похожего в жизни не было, и он там, в этой душевой кабине, высказал своей оплаченной партнерше все самые лучшие слова, которые могла придумать его возбужденная душа. Должно быть, ей не часто говаривали столько приятного — большинство клиентов все же соображало, с кем имеет дело. Так или иначе, но Ира решила отблагодарить Ежика за эти теплые слова и изобразила нечто акробатическое, повиснув на нем вниз головой и ухватив ртом за его инструмент.

А Ежик, подхватив партнершу за бока, подтянул ко рту распахнувшуюся щелку и стал елозить там и губами, и языком, и носом, ощущая, как каждое движение отдается легкими судорогами во всем теле этой гибкой бесстыдницы. Так продолжалось около минуты, не больше, но Ежику казалось, будто он на всю жизнь это запомнит. Потом Ира сползла вниз, встала на четвереньки и помогла Ежику запихнуть прибор куда следует. При каждом тычке девица сладострастно постанывала, иногда даже подвывала немножко, отчего Ежик ощущал дополнительное удовольствие — дескать, вот я какой мощный мужик.

Потом был какой-то провал в памяти, и вспоминался эпизод с другой бабой, происходивший на каком-то просторном матрасе — там было, как сейчас припоминалось, нечто вроде тренажерного зала. Ира лежала спиной на Макаре, широко-широко раскинув коленки, а из-под розовато-белого тела вытягивались мышцатые мохнатые ножищи. Ну и конечно, Ежик углядел, что оттуда, куда он и сам некоторое время назад совался, торчит такая хреновина, что будь здоров… Он несколько секунд глядел, как она туда входит и выходит, потому что до сих пор видел такое только в порнушных фильмах, а наяву — хоть мальчиком уже давно не был — в первый раз. Но другая баба не дала ему поглядеть дольше, встав на карачки над первой парой, и Ежик стал трахать ее, поглаживая снизу крупные, крепкие и липкие от пота грудки, а Ира в это время подняла ноги вверх и обхватила ими Ежика за спину… Нет, кое-какие кайфовые моменты Женя запомнил от и до!

Но ни того, как он очутился в постели с этой самой Ирой, ни того, как зовут вторую бабу, он припомнить не мог.

Наверно, Макар мог бы кое-что растолковать или эти бабы, в конце концов, но они смачно похрапывали, и Ежику даже завидно стало. Неужели он один такой дурак, которому не спится «в ночь глухую»? Тем более что сегодня — святой день, воскресенье, когда работать грех и надо размышлять о чем-нибудь приятном. О Боге, о бабах, о пьянке но только не о работе и всех неприятностях, которые с ней связаны. Даже если эта работа такая, как у него, Ежика, и его шефа Макара.