Уинстон Черчилль. Власть воображения - Франсуа Керсоди

Первые недели войны, бесспорно, были катастрофическими для франко-британских войск. Пока на восточной границе французы истощали силы в тщетной и дорого обошедшейся обороне Лотарингии и позже в Арденнах, миллион немцев ринулся на запад широким обходным движением через Бельгию, где одна за другой пали крепости Льеж, Намюр и Монс; сводная армия из французских, британских и бельгийских частей, в спешке брошенных удерживать фронт по Эзне и Эско, была разбита к концу августа. Для британцев, как и для их союзников, августовская кампания выглядела как одно бесконечное отступление, и тон лондонских газет был довольно мрачным: так, в «Таймс» говорили о наступлении «сильного, неумолимого и неудержимого» врага, которого «так же невозможно остановить, как нельзя обратить вспять морские волны», тогда как от британской армии остались лишь «жалкие осколки множества разбитых полков».

Большего и не требовалось, чтобы вызвать энергичную реакцию первого лорда. Зная, что армия не может победить, если ослаб тыл, Черчилль-журналист с одобрения премьер-министра снова взялся за перо и анонимно подготовил статью, более соответствовавшую требованиям момента: «Наши солдаты показали свое превосходство над немецкими, и при равном соотношении сил в результатах можно было бы не сомневаться». Поскольку коллеги из правительства также нуждались в ободрении, он распорядился распространить его меморандум от 1911 г., в котором предсказывал, что немецкая армия выдохнется уже через сорок дней. Победа на Марне была одержана на тридцать восьмой день, так что меморандум произвел очень сильное впечатление[84]. Так как французам тоже требовалась моральная поддержка, коллеги упросили Черчилля лично отправиться в Дюнкерк, где он выступил с зажигательными речами на очень плохом французском, но с очень большим успехом. Его частые инспекционные поездки по французским и бельгийским портам всегда будут воодушевлять солдат и офицеров.

Но этого было явно недостаточно. С усилением немецкого давления западнее Эско Китченеру поступали отчаянные призывы союзников прикрыть бельгийские порты на Ла-Манше; поскольку у него уже не осталось резервов, он обратился в Адмиралтейство. Черчилль немедленно выделил бригаду морской пехоты, которая закрепилась в Остенде и активно проводила рейды в его окрестностях, с тем чтобы заставить немцев поверить, будто противник заходит им в тыл. Французы попросили Китченера обеспечить также оборону Дюнкерка, и маршал снова обратился к Черчиллю, который отправил еще одну бригаду морской пехоты и резервный полк оксфордширских гусар (где командиром был его кузен Санни) вместе с четырьмя десятками реквизированных лондонских автобусов, которые потом гоняли вдоль всего Па-де-Кале, чтобы убедить немцев в прибытии на континент новой британской армии. Критики из консерваторов, которые всегда были готовы лишний раз пнуть первого лорда, окрестят эту операцию «черчиллевским цирком», но стратегическая игра оказалась не такой уж бесполезной.

Увы! Это были сиюминутные решения и случайные успехи, чаша весов явно склонялась на сторону кайзеровских войск. После взятия Ипра немцы угрожали укрепленному району Антверпена, где укрылись король Альберт I и его правительство под охраной пяти дивизий бельгийской армии. С 28 сентября тяжелая артиллерия немцев подвергала оборонительные сооружения порта систематическому обстрелу, и 2 октября в Лондоне узнали, что, вопреки обещанию французов прислать подкрепления, бельгийские власти приняли решения эвакуировать город и отступить к Остенде. Если бы Антверпен пал, то все порты на Ла-Манше стали бы уязвимыми, левый фланг франко-британских сил оказался бы под угрозой и можно было бы даже ожидать высадки немцев в Великобритании. Собравшись в Министерстве иностранных дел в отсутствие премьер-министра, Грей и Китченер полагали, что следует убедить бельгийское руководство остановить эвакуацию. Но кто сумел бы сделать это? Черчилль сам вызвался выполнить задачу и отбыл на место… в тот же вечер. Для Китченера и Грея это было облегчением, для Черчилля – самовыражением: добившись высоких постов, он намеревался ворваться в самую гущу боя и, быть может, лично изменить ход событий. И вот его мечта детства снова была готова стать реальностью…

На следующее утро вернувшийся в Лондон премьер Асквит был поставлен перед свершившимся фактом, но его письма говорят о том, что все действия были предприняты с его одобрения. А во второй половине того же дня в Антверпене бельгийский премьер-министр Бруквилль и король Альберт под воздействием величественной речи на языке, отдаленно напоминавшем французский, дали согласие отложить эвакуацию города. Правда, Черчилль прибыл не с пустыми руками: он обещал прибытие уже на следующий день бригады морской пехоты из Дюнкерка, а также скорую отправку двух новых морских бригад, которые еще проходили обучение; бельгийцы также должны были получить продовольственные пайки и боеприпасы в достаточном количестве для удержания фортов Антверпена. Но Уинстон не ограничился одними обещаниями, он собирался немедленно внести свой личный вклад. Осматривая укрепления Антверпена в сопровождении британских и бельгийских офицеров, он был не слишком удовлетворен состоянием обороны. «Он выдвигал идеи с жаром, – расскажет моряк, служивший у него шофером, – размахивая тростью и стуча ей по земле. Подойдя к линии траншей, он нашел их очень скверно выполненными и принялся выяснять, где строившие их “пропащие люди”. И разумеется, его не успокоил ответ, что это все, чем можно располагать в этом месте». По возвращении из инспекционной поездки он телеграфировал Китченеру, что бельгийские защитники, в большинстве своем не имеющие опыта, «измотаны и деморализованы».

Очевидно, что всеми этими полезными мелочами Уинстону Черчиллю заниматься не подобало. Будто все это было в порядке вещей, он лично занялся обороной Антверпена, прислал для усиления морпехов, поменял диспозицию бельгийских войск, расставил орудия и улучшил укрепления; он также телеграфировал в Лондон, чтобы заказать дирижабли для воздушных заграждений, шрапнель, колючую проволоку, полевые телефоны и пулеметы системы «Максим»… Утром 5 октября, находясь в состоянии своей спортивной горячки, он даже направил премьер-министру телеграмму, в которой объявил, что готов оставить Адмиралтейство и «принять командование силами, обороняющими Антверпен» при условии, что ему предоставят «соответствующее воинское звание и все полномочия для командования частями полевой армии».

Склонность спонтанно бросать управление целым ради личного участия в частном была одной из слабых сторон Уинстона Черчилля как стратега. Когда Асквит зачитал это предложение на Совете министров, оно «было встречено взрывом гомерического хохота». Все это выглядело мальчишеством в глазах министров Его Величества, которые, в отличие от Черчилля, уже давно снесли на чердак приключенческие романы своего детства. Занятно, но единственным министром, не разделившим всеобщего веселья, был военный… Маршал Китченер, которого никогда нельзя было упрекнуть в излишней симпатии к гусарскому корнету Уинстону Черчиллю, нашел мысль первого лорда вполне здравой и заявил, что готов присвоить тому звание генерал-лейтенанта! Единственный военный среди министерских штафирок, он прекрасно понимал все жизненно важное стратегическое значение продолжения обороны Антверпена; он также убедился, что Черчилль был гениальным организатором и пропагандистом и что его присутствие там, на месте, могло стать козырным тузом. Но остальные члены правительства не рассматривали вопрос под таким углом: все чувствовали себя увереннее, когда Черчилль был под боком, в Лондоне, и в первую очередь сам премьер-министр, который в его отсутствие по мере сил занимался делами Адмиралтейства… Вот почему во второй половине дня первому лорду сообщили, что в Лондоне без его услуг никак не могут обойтись и что командование обороной Антверпена доверено генералу Генри Сеймуру Роулинсону, который прибудет из Дюнкерка вместе со своей дивизией.