Король Камней - Генри Лайон Олди

– Позже. Кроме Амброза, в Тер-Тесете есть маги?

– Как я уже имел честь докладывать, возле башни…

– В ад чужаков! Мы говорим о тер-тесетцах. Среди них сыщется опытный колдун?

– Вазак Изнанка, сир. Но, если позволите…

– Говори!

– Вряд ли он сумеет вернуть память вашему величеству.

– Почему?

– Вазак – некромант. Ученик, насколько мне известно, Талела Черного. Его извращениями матери пугают дочерей-невест. Власть Вазака – на кладбищах, а не во дворцах…

– Некромант?

Выхватив кинжал, король вспорол им подушку. Долго смотрел, как перья белой вьюгой мечутся по спальне; морщил лоб, словно решался на подвиг или предательство. И наконец срывающимся голосом отдал приказ:

– Послать за Вазаком!

– Принес!

Боком, держа в лапах закопченный казан, доверху полный воды, Натан протиснулся в дверь. Споткнувшись о край ковра, парень охнул: чуть ли не полказана выплеснулось ему на ноги. Лужа, радостно хлюпая, потекла дальше, к камину.

– Ты б еще лохань приволок, – разозлился Вульм.

– Могу!

– Кто б сомневался. Все, сядь в углу и не мелькай…

Симон был равнодушен к суете, да и к себе самому в том числе. Старец обмяк в кресле, откинувшись на спинку всем телом. Время от времени он вздрагивал, как человек, которому снится кошмар, и затылок мага глухо стукался о дубовый венчик. Холщовые штаны обгорели от пояса до колен, грозя рассыпаться в прах при любом резком движении. Сквозь прорехи виднелась кожа, покрытая сажей. Грязный, в ссадинах и кровоподтеках, Симон походил на погорельца, чудом спасенного из пожара.

От старца несло гарью.

Циклоп обмакнул в воду чистую тряпицу, чуть отжал и с осторожностью матери, хлопочущей над сыном, принялся стирать с лица мага засохшую кровь. Симон досадливо поморщился и разлепил морщинистые веки.

– Дай, – буркнул он. – Ну давай же…

Отобрав тряпку, он сунул краешек в ноздрю и начал вычищать оттуда багровые сгустки. Левая, пострадавшая рука Симона безвольно покоилась на подлокотнике. Закончив, старец высморкался и засопел, делая глубокие вдохи и выдохи. Похоже, результат его удовлетворил: дышалось без натуги, и нос больше не кровоточил.

– На вас, магах, все зарастает, как на собаках…

В голосе Вульма звучала откровенная зависть.

– Собака порой тоже нуждается в помощи, – жестом Симон остановил Циклопа, который собрался возобновить обтирание. – Волк, ты смыслишь в переломах?

– А что?

– Посмотри мою руку.

Вульм присел перед креслом, ощупывая руку Остихароса. Маг морщился, дыхание его участилось; на лбу выступили росинки пота. Багровые пятна на щеках побледнели, кожа цветом уподобилась пеплу. Наконец Вульм поднялся, растер хрустнувшее колено.

– У тебя сломана малая кость предплечья.

– Где?

– Выше запястья. Кажется, трещина в большой.

– Кость на месте?

– Сместилась, но не очень.

– Берешься вправить?

– Может, лучше послать за лекарем?

– И за шлюхами, – через силу кивнул старец. – Устроим оргию.

– Ладно, попробую…

Сегентаррец принялся разминать пальцы.

– Будет больно, – предупредил он. – Циклоп, у нас есть крепкое вино? Еще понадобится лубок. Натан, срежь с яблони пару веток!

– Иди ты в ад со своим вином, – меж бровями мага залегла упрямая складка. – И с лубком – туда же. У меня должна быть трезвая голова. Циклоп, сходи в лабораторию Красотки. Там есть шерсть саламандры, я знаю. В ореховом шкафчике, сверху. Грузчика не посылай, он шкаф в окно уронит…

Кивнув, Циклоп вышел.

– Шерсть саламандры? В Сегентарре ее зовут горным льном, – Симон не ответил, и Вульм продолжил, разговаривая сам с собой. – Иногда алхимики дают дельные советы. Помню, саламандрова шерсть, натянутая на щит, спасла жизнь нам с Хродгаром. Под Черным Зиккуратом мы угодили в огненную ловушку…

В углу, сгорая от любопытства, Натан ловил каждое слово. К великой скорби изменника, Вульм замолчал, и продолжения не последовало. Вернулся Циклоп, принес грязно-белый коврик. С коврика на пол сыпалась труха. Натан фыркнул, разочарован. Ерунда какая-то! Мохнатая тряпка, которую давно пора выбросить на помойку. Небось, и Черный Зиккурат с кочку высотой…

– Когда Вульм вправит кость, обернешь мне руку, – распорядился Симон. – И держите, держите крепко! Главное, чтобы кость не сдвинулась…

Склонившись над рукой старца, Вульм с крайней осторожностью взялся за предплечье; примерился. Сжал пальцы, резко и коротко провернул; сдавил, как будто вставлял на место деталь сложного механизма. Хрустнуло; Симон скрипнул зубами.

– Дать тебе ремень? Закусишь, оно и полегчает…

– Обматывай, варвар! – прохрипел Симон. – Держи!

Вульм припал на одно колено. Пальцы его клещами сомкнулись на пыльной шерсти саламандры, укутавшей руку Остихароса. Костяшки побелели от напряжения. Старец откинулся назад и закрыл глаза. Казалось, он уснул, измотан болью и усталостью. Вульм держал; Симон не шевелился. Тишина в комнате сделалась плотной и горячей, как воздух в бане. Над сломанной рукой потекли вверх зыбкие, дрожащие струйки. Завибрировала и сама рука. Впору было поверить, что вместо Симоновых костей некий демон-музыкант натянул струны из адского металла, и теперь перебирал их когтями – быстрей! еще быстрей! – гоня мелодию, как обезумевшую лошадь.

– Крепче!

Дрожь усилилась. Теперь она напоминала конвульсии. В хватке Вульма билась пылающая тварь, силясь вырваться. Жар, накатывая волнами, ощущался даже сквозь коврик из горного льна. Пальцы жгло так, что мутился разум. Еще немного, понял Вульм, и я закричу во всю глотку. Я буду вопить, как ребенок, сдуру сунувшийся в костер. Я отпущу Симона; края вправленной кости разойдутся…

– Держу!

Две огромные лапищи накрыли кисти Вульма. Сжали с мягкой, беспощадной мощью: тиски поверх клещей. Пульсируя в двойном захвате, тварь отчаянно пыталась высвободиться. Тщетно: изменник удержал бы и ломового битюга. Корчась от боли, Вульм закричал; он молился, чтобы Натан не испугался, не отпустил. В ответ эхом донесся еще один крик: за окном, в отдалении. Кричала женщина. Натан, хрустнув затекшей шеей, вывернул голову в сторону окна, захрапел, словно его душили удавкой, и усилил хватку. Лоб парня избороздили глубокие морщины, на скулах играли желваки. Вульм плакал, мечтая сдохнуть, и сейчас же; жар сделался нестерпимым, после чего начал спадать. Рука старца дернулась в последний раз – и обмякла. Шумно выдохнув, Симон открыл глаза, в которых гасла, растворяясь, знакомая бирюза.