Верни мои крылья! - Елена Вернер

Каким-то чудом не пострадал зрительный зал: вода так и не перехлестнула через высокий порог. Лариса Юрьевна, сновавшая повсюду и оценивавшая нанесенный аварией ущерб, снова воспряла духом. Ника замечала, как колеблется настроение начальницы, от отчаяния и тоски до нездорового оживления. Временами, глядя, как кутаются продрогшие актеры в свои пальто и куртки, Липатова останавливалась и от безысходности сжимала пальцами ноющие виски, но тут же отыскивала взглядом Кирилла, как маяк. Его вид напоминал, очевидно, о сказанном им раньше каком-то обещании, и Липатова воинственно встряхивала головой и снова принималась за работу. Ника удивлялась: чем же он ее утешил? Что такого мог предложить или придумать Кирилл? Чем таким невероятным, знанием или силой духа, он обладал, что Лариса Юрьевна поверила ему? Липатова, которая всегда полагалась только на себя. Дипломатичность и смекалка Кирилла, видно, были неисчерпаемы, так что его вполне можно было бы отправлять на Ближний Восток улаживать конфликты. Он не переставал интриговать и завораживать Нику.

– Я еще в детстве понял, что серьезно, а что нет, – сказал он как-то раз, в пору их телефонных бесед. – Что непоправимо, а что вполне сносно – стоит только включить мозги. Почти все можно уладить, знаешь ли. Если не в лоб, с наскока, то после ночи размышлений. Помню, однажды у моей подруги Оксаны, нам тогда лет по девять было, компания старших девчонок забрала дневник. Знаешь, такие девчоночьи дневники, с мыслями, любимыми цитатами, фантиками и всякими откровениями, которые вы почему-то обязательно пишете, а потом забываете под партой.

– Знаю, – засмеялась Ника. – Сама такие писала, только у меня не было там ничего личного, скорее дань традиции.

– У нее тоже не было, но все-таки обидно. Тягаться со старшими нам тогда было не под силу, и их главная, Маринка, сказала, что отдаст дневник в обмен на бутылку кока-колы.

– Всего-то? – удивилась Ника и почувствовала, что Кирилл улыбается, его голос стал мягче:

– Это тебе «всего-то». А у нас кока-колы отродясь не было, один компот из столовки – и денег тоже не наблюдалось. Леха, мой друг, предложил украсть из киоска, но это вообще-то было довольно рискованно. Так что я задумал обман. Мы нашли на помойке пустую бутылку из-под колы, почти не затертую, с яркой еще этикеткой. И начали химичить. Набрали воды из-под крана, намешали туда коричневой и черной гуаши и чуток мыла, ну, чтобы пена была.

– О, нет, – простонала Ника. – И что, похоже?

– Нам в тот момент казалось, что очень. Нет, конечно, непохоже! Гуашь слишком мутная, от мыла пена не оседает… Да и крышка уже отвинчена, не цельная с кольцом. В общем, обреченное предприятие. Но на секунду одурачить Маринку все же удалось. Ровно настолько, чтобы подобрать брошенный нам дневник и смыться подальше.

– А я так надеялась, что эта вредная девчонка все-таки хлебнет мыльной воды!

– А уж как я надеялся…

После обеда Липатова взяла с собой Кирилла и куда-то снарядилась, оставив театралов хлопотать дальше. Все ближайшие спектакли были отменены, о чем уже гласило сообщение на сайте и объявление на входной двери. К вечеру напряжение окончательно спало, навалилась усталость, и, расходясь, многие высказывали упаднические мысли.

– Это ж сколько времени мы будем без спектаклей? – озадачился Паша Кифаренко, обнимая женственные изгибы своей гитары. Обнаружив ее, целую и невредимую среди разоренной гримерки, он не расставался теперь с инструментом ни на минуту.

– Пока все не просохнет, – отозвалась Леля, перетряхивая сумку в поисках перчаток.

– Пару дней будет сохнуть, а потом ремонт. Три гримерки, костюмерка, фойе, коридор, буфет… – Кифаренко загибал пальцы.

– Никто не обещал, что будет легко. – Леля наконец выудила перчатки. Вслед за ними из сумки вынырнул голубой сверточек, он выскользнул и покатился по полу мячиком. Ника подняла. Это оказались скомканные бахилы, которые надевают на обувь в медицинских учреждениях. Она протянула бахилы Леле. «Вы не заболели?» – захотелось ей спросить актрису с беспокойством. Но она напомнила себе: не мое дело, меня не касается.

– Спасибо. До завтра.

Но ни завтра, ни через два дня они не встретились. Липатова отправила всех на неделю в отпуск. Кроме Ники – та продолжала мерзнуть в кассе, отвечать на звонки и возвращать зрителям деньги за билеты.

Одна она скучала. Раньше ей и в голову не приходило, что ее жизнь, кажется, такая незаметная и существующая всего лишь на обочине театральной кутерьмы, так зависит от актеров, Липатовой, спектаклей и репетиций. Привычный уклад был нарушен, и это приводило ее в уныние. И отсутствие Кирилла тоже не добавляло оптимизма.

На третий день она не выдержала и принесла с собой несколько дисков. Результатом краткого поиска в Интернете стал список фильмов, чьи герои говорили в русской озвучке ее любимым голосом, и за неимением этого человека она хотела хотя бы слышать его речь. Не особо следя за сюжетом, Ника иногда прикрывала глаза, и Кирилл тут же восставал перед ней во всех подробностях. Словно школьница, влюбленная в заморскую звезду и готовая выискивать в каждой роли кумира природные, а не выработанные жесты, те, от которых не под силу избавиться даже самому гениальному актеру, Ника искала в репликах персонажей то, что могло дать хоть какой-то намек на него настоящего. Интонацию, заминку, усмешку. Она знала, что в отличие от того же Стародумова, который, кстати, так и не появлялся, Кирилл не говорит репликами своих персонажей в обычной жизни – на это у него вполне хватает собственных слов и мыслей. И все же, и все же…

На пятый день она внезапно рассердилась. То, чем она занималась, показалось ей извращением. Чем она уж так разительно отличается от мучителя Мити, державшего ее взаперти в подвале и следившего через окошко за ней? Ведь она так же подглядывает! Надо оставить Кирилла в покое, пусть любит красавицу Римму, играет в театре и будет счастлив, а к ней это не имеет никого отношения. Он до сих пор не узнал в ней свою ночную собеседницу – а значит, никогда уже не узнает, и не важно, что за все это время она просто не предоставила ему такого шанса. Это никому не нужно. В сердцах Ника разломала все диски на мелкие зеркальные кусочки. На миг ее охватил озноб – где еще она видела такие же куски, в которых отражается ее лицо снова и снова? Не найдя ответа, она ссыпала их в корзину для бумаг. И даже постаралась забыть домашний адрес Кирилла, но чем больше старалась, тем упрямее память называла улицу, номер дома и квартиры.

Спустя неделю Ника по-прежнему не знала, как Липатовой и Кириллу удалось все уладить. И удалось ли. В любом случае, репетиции продолжились, включили отопление, начался ремонт – театр ожил. Более того, его охватило небывалое оживление, словно за неделю простоя все окончательно осознали свое высокое предназначение и теперь горели желанием работать. Даже Римма до поры оставила истеричные страхи, привидений и суеверия.

Вслед за документами в Никину уцелевшую комнатушку переехал почти весь липатовский кабинет. Среди стопок бумаг, книг, коробок, компьютера, принтера и раскидистой глянцевитой монстеры в кадке Ника ютилась на своем стуле, задевая локтями то одно, то другое. Зеленые листья цветка лезли в глаза. Дверь поминутно распахивалась, и девушка больше не чувствовала себя в безопасности, в уютной незаметной норке, как раньше. Это нервировало. Как будто поднялся восточный ветер, а ей нечего набросить на плечи, и ветер дует так сильно, что скоро подхватит и понесет прочь.