Лига выдающихся декадентов - Владимир Калашников

— Тут уйма народу прошла, — примирительно сказал Розанов.

— Вот хоть полотёры.

— Точно, они! — воскликнул писатель. — Подозрительные типчики. Разговором отвлекли, и колоду — цап!..

* * *

— Ну, что увидели? Отвечайте!

Боря молчал. Как в рот воды набрал.

Друзья стояли у стены дома, куда пришли выполнять очередной заказ полотёры. Вольский подсадил Бугаева, чтобы тот заглянул в окошко.

— Поднимите меня!

Меньшевик сцепил пальцы замком и подставил под маленькую ножку Василия Васильевича.

Розанов заглянул в окно одним глазком и зашатался, стал шарить руками по кирпичной стене. Меньшевик сразу же поставил его на землю. Писатель выдохнул:

— Хлысты!.. Маскируют свои радения под работу и ещё деньги получают! Дайте-ка ещё разок взгляну… Для научного интереса.

Вольский подсадил друга, но долго не продержал — скучно. Вернул Василия Васильевича на землю. Тот пребывал в радостном возбуждении: глаза блестели озорно, бородка тряслась.

— У них — «корабль», то бишь община, — зашептал Розанов. — И собственная «богородица» — богиня, коей они поклоняются, как умеют. Боря, проникните в их ряды! Вам — только вам — это легко удастся.

Бугаев выпросил у дворника простую рубаху и армяк. Переодевшись, отправился на разведку, уверенный в успехе.

Он легко затесался в ряды полотёров, сползавшихся со всего города, сдать дневную выручку. Маскировка была превосходная — никто ухом не повёл в сторону поэта. Боря вошёл в «корабль» — дощатый амбар. Принялся ходить кругами, незаметно подбираясь к вожаку. Но оказался вдруг в середине пустого пятачка, окружённый со всех сторон полотёрами.

— Зачем пожаловал, фискал? — ласково спросил Капитон.

— Те картинки, что у тебя в армяке, в тайном карманце, лежат, отдай, — стал убеждать Бугаев. — Лежат ведь без толку. Ну какой от них тебе толк?

— Какой толк? Чемряковцы мы! — гордо изрёк Капитон. — От чего не отречёмся. Отдать картинку можно, — заулыбался сладко полотёр, — да только какой мене во том антирес? Аще человек расторопный, за благочестие радеющий, тады другое дело. А ты рафлёный какой-то… Порадей чин-чинарём: до красного пота, мокрых мозолей, одёжной рвани и всего такого протчаго, абне обретоше вещицу.

— Как же мне порадеть? — растерянно сказал Боря.

Капитон подмигнул бабе. Та залыбилась, вихляво прошлась туда-сюда, словно разминая суставы. Повернулась спиной ко всем присутствующим, чуть присела, уперев руки в колени, и часто-часто затрясла гузном. Сметанно-молочные её телеса будто зажили сами по себе, тесно им стало в одежде, хотели прорваться наружу.

Боря обомлел. Не отрывая взгляда от ходящей ходуном плоти, промямлил:

— Это что за танец, откуда?

— Из Твери я, а пляска, значица, тверская, — весело крикнула через плечо баба, не останавливаясь. — Тверск этоть!.. Отойди, зашибу!

— Радети бушь? Елико ждати? — с ехидством поинтересовался Капитон.

— Погодите, — одними губами произнёс Боря. Задышал по методике кашмирских йогов и, быстро справившись с потрясением, объявил: — Явлю усовершенствованный «шимми».

Боря сделал шаг, но запутался в собственных ногах, покачнулся и завалился ничком. Полотёры не успели разухмыляться — в последний момент гость выставил руки в пол. Упираясь ими поочерёдно, стал раскручивать вокруг них тело, сначала медленно, а потом быстрее, только разлетающиеся ноги мелькали.

— Кто ж трепака не знает? — издевательски хмыкнул Капитон. — Ты ещё «барыню» изобрази.

Бугаев промолчал. Суставы разогрелись и стали подвижными. Он мог показать большее.

Поэт ударился оземь и завертелся на лопатках, ежесекундно по-новому сплетая руки и ноги, вдруг взлетел в воздух и приземлился на локоть, завертелся на самой косточке, падал снова и снова, чтобы провернуться иным способом и подскочить мячиком. Пробежал на руках сажень, как юла закружился на вытянутой руке — тело моталось в воздухе. Наконец, запрыгал — с основания ладони на носок, с плеча на пятку.

Капитон занервничал. Полотёры побледнели, давно забыли перешёптываться.

— Ну, кто резче раскрутится? — залихватски крикнул Боря.

Сорвав меховой малахай с ближайшего полотёра, Боря натянул на себя по уши, смяв пушок белых волос. Перевернулся и завертелся на голове, более не опираясь о половицы руками и не отталкиваясь. То растопыривал, то складывал конечности, отчего вращение замедлялось и ускорялось. Баба-полотёрка охнула и села на гузно. Остальным полотёрам тоже стало дурно: держались за стены те, кому не хватило места на лавках, в уголке кого-то тошнило. Один Капитон стоял прямо и без дополнительной опоры, но в глазах его просвечивал внутренний ужас.

Боря всё ещё крутился, хотя и плавно замедлялся. Наконец, сделал курбет и подскочил к вожаку.

— Через сто лет все будут танцевать, как я сейчас! — сказал с триумфом. — Ну, подавай сюда картинки!

Трясущийся Капитон угрюмо эхнул, хлопнул ладошами, дёрнул себя за рукав. Шов на плече кафтана лопнул, открыв путь к потайному карману. Полотёр извлёк оттуда что-то, завёрнутое в ситец, протянул победителю. Обёртка поддалась пальцам Бори. Под ней — фотография: некрасивая женщина, дородная, в богатых платье и шляпке, сидела на стуле, в окружении женщин, одетых попроще, таких же угрюмых.

— А больше ничего? — с надеждой спросил Боря.

— Экий ты!.. — выдавил через силу вожак. — Сие ценность великая есть, чего тебе ещё надобно?

Боря Бугаев побрёл к дверям, обернулся с порога:

— Капитон, Капитон, улыбнитесь, ведь улыбка это флаг «корабля», — продекламировал он на прощание, и добавил: — Сам не знаю, для чего сказал.

* * *

Едва увидав Розанова, прачка зашлась благим матом:

— Негодяй, над старой женщиной поглумиться пришёл! Конфекты пустышечные кладёт, скоро будет капканы в залах расставлять.

— О чём она? — вопросил недоумённо писатель.

— Не обращайте внимания, Василий Васильевич, — сказал меньшевик. — Что-то мне подсказывает, мы настигли похитителя.

Старуха продолжала громко негодовать, и писатель, прищурившись на неё, понимающе протянул:

— А-а-а, звонкая медь, бренчащие цимбалы…

— Что? Не улавливаю сути, Василий Васильевич.

— Какая же помеха иногда этот ваш атеизм! — брезгливо сказал писатель. — Намёков совершенно не понимаете. Это из…

— …из апостола Павла, — вставила старуха.

— Именно! Имеются в виду неодушевлённые предметы, издающие звуки. Стыдитесь, Коля.

Толкнув дверь, он вошёл в комнату. Прачка ахнула:

— Хам!

— Ага, а ещё Сим и Яфет, — пробормотал Василий Васильевич, осматриваясь.