Вышибая двери - Максим Цхай

А я вышел на улицу и под первыми лучами солнца исполнил, к радости новеньких тюрштее ров, нечто вроде ритуального танца счастья. Водил руками как крыльями, бил себя ладонями о колено и пел: «Ха! Кто несчастлив в этом мире — сам дурак!»

Так странно… Сижу сейчас после тяжелой смены и… не хочу идти спать. Чтобы счастье во сне не расплескалось.

Ловите! Делюсь!

* * *

Вчера наша команда тюрштееров чуть не устроила бойню в русской дискотеке «Декада».

Началось с того, что в девять вечера у входа в танцхаус опять собралась толпа курушевских младших братьев. Они ныли: «Брат, дай немножка–а-а–а!» — до тех пор, пока Куруш, матерясь, не разменял пятидесятиевровую купюру в кассе и не поделил между вымогателями. Довольные, с гиканьем разбежались.

В три часа ночи у Куруша зазвонил телефон. Из трубки раздалось завывание его пятнадцатилетнего брата. Пацана поймали в «Декаде», где он кутил с подружкой, и выперли как несовершеннолетнего, наваляв по шее. Когда он начал грозить тем, что его брат — замначальника охраны в «Ангаре», декадовский вышибала еще и добавил.

Как легко сплотить разных по интеллектуальному и возрастному уровню мужиков под лозунгом «Наших бьют!»! Наши охранники ломанулись к машине. Я встал у них на пути поперек двери. Во–первых, смена не кончилась — кто будет охранять здесь, если все сорвутся сносить охрану в «Декаде»? А во–вторых, что там в реальности произошло, пока неизвестно. Братец Куруша еще тот кент, и нечего начинать войну из‑за одного звонка этого разгильдяя. Поедем только я и Куруш.

На меня забурчали. Ну и пусть. Должен же быть на восемь дураков один умный. Но тут пришел Ганс и сказал, что до тех пор, пока он директор, никто из его работников никуда не поедет. Особенно воевать в русскую дискотеку под утро.

Красный Куруш снял с себя галстук и значок и сказал, что больше не работает в «Ангаре». Он едет сносить двери в «Декаде». Спасибо тебе, Макс, за все, но брат есть брат. Вызвонил по телефону машину, полную его племянников, кузенов и дядей, и они, разве что не постреливая в воздух, исчезли в предрассветных сумерках.

Я плюнул со злости и ушел к себе в закусочную. Но как‑то не торговалось. Заказанная пицца сгорела, не дождавшийся клиент, возмущенно бурча, ушел, а обуглившуюся пиццу тут же сжевал безденежный турок. Мне было не до того. Как там мой сыночек, жив ли?.. Позвонил Курушу на мобилу. Раздались длинные гудки и потом короткие — отключил телефон. Живой сыночек, значит.

Через два часа Куруш вернулся, очень смущенный. Когда до охранника «Декады» дошло, что по шее получил не обычный албанский мальчишка, а мужчина из фамилии Зорба, он, загрустив, исчез. Но и этого оказалось мало. Как я и предполагал, братец Куруша вполне заслужил пенделей. Он дерзил охранникам и отказался выходить самостоятельно. В результате разгневанный, потерявший работу Куруш ему еще и сам добавил.

До конца смены Куруш каялся и божился, что такого больше не повторится. Что он готов отстоять следующую смену бесплатно и больше никогда не ослушается старших. И что в гневе он не может себя контролировать. Что его младшие братья — это самое дорогое, что у него есть. Что он был не в себе, а всё проклятые девки виноваты — довели его до такого душевного состояния…

Если бы Куруш был не албанцем, а японцем, наверняка отсек бы себе мизинец и подарил его мне, чтобы искупить позор.

Куруша можно понять. Его старший брат отсидел за то, что пальнул из пистолета в свою жену. Промазал, но это не помогло. Второй брат торговал наркотиками и отсидел за попытку ограбления банка. И только он, третий, мало того что стоит на правильной дороге, работая на стройке и занимаясь боксом, так еще и получил статус смотрящего за порядком. Гордость родителей и пример двум младшим братьям. Надо видеть, с каким благоговением Куруш относится к своим обязанностям и как гордится тем, что ему, мужчине из семьи Зорба, доверен контроль за порядком. А тут… из‑за глупого брата! Где мой значок?! Где мой галстук?! Куруш растерянно трогал открытый воротник своей аккуратно и любовно наглаженной служебной рубашки и, казалось, готов был заплакать.

Я немного помучил его в воспитательных целях, но в конце смены с недовольным видом вернул знаки власти. Куруш бросился меня обнимать и скакать, как молодой ротвейлер при слове «гулять!». А я обещал, что, если еще раз повторится подобное, возьму его за ручку и отведу к хирургу. Устранять источник проблем. Не дрейфь, котяра, станешь толстым и ласковым.

* * *

Больно не оттого, что ты расстаешься с любимым человеком. Ты расстаешься с частью самого себя. Любящей частью. Душевные раны зарастают медленнее и тяжелее всего. Словно от души оторван кусок. Если же ты любил от всей души, то долго еще будешь ощущать внутри пустоту. Жить, работать, есть, пить, спать, функционировать более или менее успешно… как автомат.

Со временем душа зарубцуется. Станет грубее, но и уязвимее. И от нее тоже начнешь дарить… Но чем старше, чем больше накопится шрамов, тем осторожнее. И все равно: не вкладывать душу свою в любимых — не любить.

Может быть, поэтому люди и заводят детей. В надежде, что хоть эти хранители их душ не оставят их никогда.

* * *

Заезжал к одной девятнадцатилетней знакомой в больницу. Свалилась с пиелонефритом. Привез ей яблок и цветов, напугал соседку своим скрипучим немецким, поцеловал девушке кончики пальцев и уехал. Вскоре должна была прийти ее мама, а так мы не договаривались. «Зачем нам кузнец? Кузнец нам не нужен». Через час получил от этой мамы эсэмэску: «Оставьте в покое мою дочь, она любит знакомиться с интересными людьми, не более того». Посмеялся. Большая деревня, все знают друг друга.

Зашел в турецкое кафе попробовать новое блюдо. «Денэр фляйш мит помис» — баранье мясо с жареной картошкой и горчицей.

Продавец принял заказ, снял колпак, снова надел и куда‑то убежал. Турки, сидевшие в кафе, чинно поздоровались со мной за руку. Вернулся продавец вместе с хозяином, большим аккуратным турком в костюме и галстуке, владельцем еще двух закусочных и магазина, где продаются мобильные телефоны.

Он сам накрыл на стол, зыркнув на своего официанта, и мы чинно проговорили полчаса. Турок постоянно печально округлял глаза и был осторожен в выборе слов. Мне было смешно, но виду я не показывал. В заключение хозяин кафе пожелал успехов мне и непосредственно Бесмиру, деньги за заказанные блюда брать отказался.

Роль местного мафиозо мне начинала нравиться. Я решил поозорничать. Деловито окинул помещение взглядом, дружески ткнул хозяина кулаком в толстый бок и сказал: «А я вижу, у тебя делото в последнее время хорошо идет…»

Он быстро и дробно засмеялся, забормотал: «Ох, что ты, что ты, у моих детей теперь хватает на хлеб».

Я был уже не в силах сдерживаться — расхохотался, и мы продолжили беседу за стойкой. Что ж, мне без этих понтов тоже нельзя. Пускай боятся.

Монберг — крошечный городок, в нем всего двенадцать с половиной тысяч жителей. Численность средиземноморских эмигрантов составляет никак не меньше пятнадцати процентов. У подавляющего большинства запрет на вход в танцхаус. Дискотека процветает за счет отсутствия конкуренции — в городе она единственная, ну и под боком Кобленц. Здесь меня знают все албанцы и большая часть турок, у половины из них в Кобленце родные и приятели. Если я не буду поддерживать свое реноме, танцхаус затопчут, как это случилось три года назад. Тогда Роланд и был вынужден пойти на договор с Бесмиром.