Грешная женщина - Анатолий Афанасьев

Наконец объяснили, чего от нас ждут. Они хотели, чтобы мы с Алисой занялись лесбийской любовью. «Не буду! — завопила я. — Не хочу! Я ухожу домой». Мальчики заржали, и буквально через минуту, не успев очухаться, мы с Алисой, растелешенные, лежали в обнимку на колючем диване. Зрители удобно расселись полукругом с фужерами в руках. Алиса невменяемо дышала перегаром мне в ухо, сомлела. Один из мужчин не поленился, подошел к дивану и смачно шлепнул ее по заднице. «Включай кино, девочки!» У него были волчьи, ледяные глаза. «Меня тронешь, сказала я. убью!» Наши взгляды встретились. «Ишь ты, — удивился он. — Кусачая русская шлюшка. Да ты не сомневайся, дешевка, заплатим. Давай, не тяни». Алиса от шлепка на мгновение очнулась и как-то сразу поняла, что от нее требуется. Заерзала, потянулась и вцепилась зубами в мой торчащий сосок. Ее руки ловко заскользили по моим бокам. Я никогда прежде этого не делала, а у подруги, оказывается, был опыт. Закрыв глаза, одеревенев, я ничего не испытывала, кроме стыда. Как в первый раз у гинеколога. Алиса постепенно завелась, стонала, билась в конвульсиях. Мужские гулкие голоса перекликались, как в лесу. Но до конца кино было еще далеко. Меня подняли и перенесли в другую комнату, где было темно. Двое, трое, десятеро распаленных самцов навалились, рвали на части, кусались, выворачивали ноги, один за другим с хрустом, с хрипом врывались в меня. В какой-то миг я почувствовала, что осталась одна. Мазнула рукой по лицу — мокрое, липкое. Ощупала тело, тоже все словно измазанное клеем. «Алиса!» — позвала. Никакого ответа. Кто-то возник в светлом проеме двери и швырнул на кровать одежду. Кое-как влезла в мини, запахнулась в шубку. Вышла в гостиную. За столом двое белобрысых и с ними протрезвевшая, смеющаяся Алиса. «Ты идешь со мной?» — спросила я. «Куда? — растерялась она. — Сейчас ведь ночь». Я молча направилась к двери. Белобрысый догнал, развернул к себе. Это был тот, который торопил. Сунул в руку тоненькую пачку банкнот. «Не обижайся, малышка. Побаловались немного, что такого». — «Ты свинья и подонок, — сказала я. — Но и я не лучше. Прощай!»

В лифте пересчитала деньги и глазам не поверила. Четыреста рублей четвертными. Можно хорошо раза три пообедать в недорогом ресторане.

1 февраля. Через месяц — весна. Алиску до сих пор видеть не могу. То есть видеть я ее вижу, она каждый день нюнит или наведывается, но простить не могу. Конечно, у нас нелегкий хлеб, но она предала меня… Почему люди такие злые? Кажется, в каком-то спектакле, который я смотрела давным-давно, когда еще любила театр, героиня задает этот вопрос, только не помню кому. Почему люди так жадно стремятся унизить других и делают это часто не ради какой-то выгоды, а просто так, по состоянию души. Чего им не хватает на этой земле? Отец, пока не умер от сердечного удара, вечно искал, с кем бы свести счеты. Все вокруг были у него враги, а первые враги были мы с мамой и братиком. Колотушки он раздавал налево и направо, как Дед-Мороз гостинцы, страшные проклятия слетали с его уст ежеминутно, стоило ему увидеть какую-нибудь ненавистную рожу, а самыми ненавистными рожами опять же были мы с мамой и братиком. Он буйствовал беспричинно до пятидесяти лет, пока Господь не прибрал его по пьяной лавочке; но тут на вахту заступил подросший братик Леша и быстро перещеголял отца. Колобродить Леша начал рано, еще при отце связался с темной компанией, убегал из дома, пьянствовал, в пятнадцать лет подцепил гонорею от старой бомжихи; но в полную силу развернулся лишь к восемнадцати годкам. Нас с мамой он, правда, не задирал, но не было человека, о котором Леша отозвался бы без желания оторвать этому человеку уши. Это свое навязчивое намерение он наконец осуществил в пьяной драке на танцплощадке, но не ограничился ушами, а приколол насмерть такого же, как он, хлопца, живущего на соседней улочке. Дали ему для почину шесть лет, но с тех пор я братика уже не видела: потерялся след его в Заполярье, где он схлопотал и второй, и третий срок. Мамочка, когда я уехала учиться в Москву, осталась одна доживать век в Торжке. Ее тоже добренькой не назову, хотя и мать. Помню, как она все собиралась отравить отца, и один раз, я сама свидетель, чего-то таки подмешала ему в водочную бутылку, но другое дело, что отец перемог яд, подобно Распутину, без всяких для себя последствий. И со мной никогда не была она ласковой. В детстве если и поцеловала раза три-четыре, то и хорошо. Всегда раздраженная, нервная, всем недовольная, брюзжащая… Вот в такой милой семейке я выросла, как же было не стать проституткой.

Разбередила себя воспоминаниями, пошла на почту и отправила мамочке очередной перевод — на тысячу рублей.

2 февраля. Пятый день задержка. Не верю! Не хочу! Под ножом была одиннадцать раз. На двенадцатый точно сдохну. Впрочем, туда и дорога. Витечка, как тебе там живется, в благословенной Вене? Хоть бы открыточку прислал, негодяй!

3 февраля. Страх оказался ложным. На радостях напилась. Конечно, с Алисой. И так хорошо посидели, по-девичьи. Пили с утра шампанское, вспоминали разные трогательные истории. Кто какие куклы любил, как впервые с мальчиком поцеловались. Я целовалась в шестнадцать лет, на выпускном вечере, а Алиса — в девять. Соседский шпаненок по кличке «Зыря» увел ее в парк, в кусты, якобы для того, чтобы показать живущего там ежика, и вдруг набросился, начал неумело тискать и лизать в губы. Шпаненку было двенадцать. Алисе понравился его смелый натиск, и впоследствии они частенько урывали минутку, чтобы обменяться торопливыми ласками. «Потому ты такая развратная, что рано начала», — сказала я. «А ты почему развратная?» Мы всесторонне обсудили этот вопрос и пришли к выводу, что на самом деле мы обе вообще не развратные, скорее, целомудренные, но так устроена жизнь, что в ней каждый торгует только тем товаром, который у него в наличии.

Вечером Алиса умчалась на свидание, а я в одиночестве еще осушила почти целую бутылку. Я все думала, почему я не люблю Алису? Не потому ли, что она мое собственное отражение в кривом зеркале: лживая, мечтательная и ненасытная?

5 февраля. От скуки пошла на выставку Фогеля. Его работы меня поразили. Я даже не поняла, что это такое? Около одной картины простояла минут сорок, как заколдованная. Ничего особенного в ней не было: тропинка, уходящая в горы, в зеленой долине пасутся овцы, лачуга на берегу ручья — и яркое, пылающее багрянцем небо. От картины веяло жутью, и вот почему. На дне ручья, под прозрачной водой были навалены детские трупики, обезображенные, с изуродованными тельцами, голенькие — у кого нет ручки, или черепок расколот и торчат синюшные мозги, или грудная клетка вскрыта так ловко, что все внутренности просматриваются, как в анатомическом атласе. Трупики не сразу заметишь на благостном фоне пейзажа, но когда наткнешься взглядом, получишь толчок в сердце. Что это за трупики, откуда, зачем? Что хотел выразить художник? Чем дольше я вглядывалась в зловещую картину, тем яснее проступал в багряном небе чей-то зловещий, налитый презрением, полуприкрытый короткими ресничками зрак. Он проникал прямо в душу. Я понимала, что если постою тут еще немного, то заражусь от Фогеля чем-то таким, что, наверное, страшнее сумасшествия. «Вам нравится?» — спросил робкий, учтивый голос. Оглянулась: белокурый молодой человек лет двадцати двух.

По виду — студент-старшекурсник. В потертых джинсах, в чистой, но далеко не новой серенькой рубашонке. «Что здесь может нравиться?» — «Почему же вы так внимательно разглядываете? Я давно за вами наблюдаю». Я повернулась и пошла: хватит с меня впечатлений новейшего искусства. Студентик, естественно, увязался следом. Более того, выкатился и на улицу. Он был мне совсем ни к чему. Вполуха слушала его щенячье лепетание об авангардизме, кубизме, мудизме и прочем, но у входа в метро он вдруг заступил дорогу и, видно, набравшись смелости, произнес: «Не хотите ли выпить кофе? Я угощаю». Милый мальчик. Не хотите ли кофе? Нет бы прямо сказать: не хотите ли со мной потрахаться? Я не хотела ни того, ни другого. «Юноша, вы ошиблись, — сказала я. — Я вам не пара». — «Почему?» — удивился он. «Потому что я пью не кофе, а коньяк». Внезапно он покраснел, и лицо стало несчастное, точно получил пощечину. «Можно выпить и коньяку», — прогудел неуверенно. «У тебя сколько денег?» — спросила я. «Немного, но на бутылку хватит. Я студент». «Вот и приглашай своих однокурсниц».