Пассажир «Полярной лилии» - Жорж Сименон

запрашивает все суда, не встречался ли им рыбачий баркас. Должен был вернуться еще в полдень. Где сейчас — неизвестно…

Уж не тот ли это баркас без огней, который они заметили под вечер?

Ланнек налил себе кальвадоса, угостил второго помощника. Несколько секунд они простояли со стопками в руках, и Ланнеку показалось, что молодой человек смотрит на него не без любопытства.

— Что ты на меня уставился?

— Я? И не думал!

— Ну да, я рогат. Что в этом особенного?

Ланнек швырнул пустую стопку за борт, облокотился о поручни и внезапно нахмурился: он начисто забыл об истории с призраком, а теперь, у него на глазах, с бака на камбуз шествовал человек, закутанный в простыню.

Человек поднял голову, заметил капитана и хитро посмотрел на него, словно говоря: «Видите, я же выполняю приказание!»

Это был боцман, тащивший окорок на место.

Ланнек взглянул на маяк в Кале и опять перегнулся через поручни. Интересно, как отреагирует феканец.

Неожиданно с камбуза долетел вой, настолько жуткий, что одна из коров, порвав путы, вскочила на ноги.

На палубе вновь появилась белая фигура, только на этот раз под простыней уже не угадывался силуэт человека, а билось нечто бесформенное, отчаянно пытаясь выскочить из своего савана.

— Сходите узнайте, что там такое, — приказал капитан г-ну Жилю.

Железо палубы звенело под копытами удирающей коровы, за которой гнался один из матросов.

Только рулевой как вкопанный стоял у штурвала, время от времени вопросительно поглядывая на капитана.

— Пусть вызовут Муанара: у него ключи от Аптечки, — раздался внизу голос Жиля.

Ланнек больше ничего не видел. Белая фигура исчезла в недрах корабля. До капитана доносились только шаги, хлопанье дверей и монотонные завывания, которыми сменились первые вопли.

Капитан терял терпение: свой пост он оставить не может, а с рапортом никто не идет.

Вдруг он вздрогнул. Рядом с ним выросла мрачная фигура. Это был феканец. Никогда еще лицо его не напоминало так сильно трагическую маску.

— Ты что тут делаешь?

— Пришел проситься под арест.

— Что? Ты убил боцмана?

Буфетчик покачал головой, изо всех сил стиснув сплетенные пальцы.

— Признавайся живо, что ты натворил.

— Я думал, призрак придет опять… — начал нормандец, сглатывая слюну после каждого слова. Сейчас он больше походил на деревенского дурачка, чем на нормального человека.

— И выстрелил в него?

— У меня не было пистолета.

— Ну? Да отвечай же, гром небесный!

— Я поставил на дверь котел с кипятком… Если мне полагается тюрьма — сажайте.

Глаза его сверкали. Быть может, парень даже счастлив, что с него свалилась непомерная тяжесть, — теперь он больше не верит в привидения.

— Иди спать.

— Меня посадят?

— Иди спать.

Боцман по-прежнему стонал, но уже с перерывами, — очевидно. Муанар оказывает ему первую помощь: старший помощник как-никак сдал экзамен на санитара.

— Жиль! — заорал капитан.

Парижанин не заставил себя ждать. Вид у него был полутрагический-полунасмешливый.

— Ну что?

— Голова у боцмана — форменный помидор: на него выплеснулся целый чан. К счастью, это был уже не кипяток — за несколько минут вода поостыла. Но Кампуа выбрал самую большую медную посудину, и боцману раскроило лоб.

— Рана глубокая?

— Муанар всерьез предупредил: не перестанет орать и вырываться, придется снять всю кожу с черепа. После этого бедняга стих, но глаза у него все равно безумные…

— Капитан! — раздался несмелый окрик.

Ланнек обернулся. Рулевой, по-прежнему не отрываясь от штурвала, робко указал подбородком на два огня — зеленый и красный, вспыхнувшие в нескольких кабельтовых, прямо по курсу.

— Лево на борт!

А еще через несколько секунд так близко, что в курительной первого класса почти отчетливо различались фигуры пассажиров, мимо «Грома небесного» пронесся английский пакетбот Индийской линии.

4

Ланнек подходил к Муанару, притворяясь, что думает о чем-то другом, но пряча глаза. Покашливал, набивал трубку или поглядывал на море, словно высматривая ориентиры, и вдруг выпалил:

— Вот что, Жорж, не будем себе портить кровь.

В Гамбурге я от нее отделаюсь.

Чаще всего происходило это на мостике, но стоило Ланнеку увидеть старшего механика за проверкой одной из лебедок, как он засовывал руки в карманы, напускал на себя озабоченный вид или, напротив, беспечный и, уступая непреодолимой потребности поговорить, спускался на палубу.

— И здорово же, наверное, она мучается от морской болезни, старина!

Море оставалось таким же суровым: погода пасмурная и холодная, штиль тут же сменялся ветром и дождем.

Когда «Гром небесный» проходил мимо банок, а они здесь разбросаны повсюду, толчея так встряхивала судно, что все швы скрипели.

Коровы вот уже двое суток не вставали с места и ничего не ели; челюстями они, правда, еще двигали, но не для того, чтобы жевать, а лишь давая выход струйкам липкой слюны.

Боцман, чья забинтованная голова напоминала размерами водолазный шлем, давал им черный кофе, перечное семя, но безуспешно: животные поглядывали на него тусклыми, безнадежными глазами.

— Слушай, Жорж, как бы ты поступил на моем месте?

Ланнек молчал час-другой, затем его прорывало. Он заговорил о жене даже с боцманом, весело бросив:

— И достанется же моей зануде при шквале!

Ему не отвечали, отводили глаза, бормотали что-нибудь невнятное.

Муанар имел жену и троих детей, старший из которых сдал в этом году экзамен на степень бакалавра. Старший механик был вдовец, а у боцмана жена содержала бакалейную лавочку где-то в Нормандии.

Ланнек не пускался в подобные разговоры только с одним человеком — кривым радистом, и тот со своей стороны держался подчеркнуто официально, словно находил поведение капитана отвратительным.

А ведь Ланнек не делал жене ничего худого! Он только не ел вместе с нею — ей подавали отдельно, за полчаса до остальных. Все время она проводила в каюте, поэтому муж не видел ее уже два дня — с самой пощечины.

По его мнению, он вообще слишком беспокоился о ней. Спускаясь в кают-компанию, бросал взгляд на стол и по тарелкам определял, ела Матильда или нет.

— Она не больна? — осведомился он у Кампуа.

— Кто его знает. Если и больна, все равно, по-моему, не скажет — очень гордая.

Точь-в-точь мамаша Питар, черт побери! И бывают же такие бабы — с виду ничего особенного, а уж характерец! Впрочем, какой там характер! Просто ослиное упрямство.

Ланнек вернулся к прежним привычкам. В море он не брился, умывался наскоро и полдня расхаживал с непристегнутыми подтяжками. Питался он теперь опять вместе с остальными офицерами и, помня, что Матильде слышен каждый звук в кают-компании, держался развязно и шумно.

— Ну, ребята, выше нос! Скоро Гамбург. А