Михаил Горбачев: Жизнь до Кремля - Николай Зенькович

Р.М. Горбачёва:

— Запомнилась мне и первая лекция в качестве преподавателя вуза. Это было в Ставрополе, в медицинском институте. Лекция по истории философии. Случилось так, что в тот день «в порядке обмена опытом работы преподавателей общественных наук города», как формулировалось официально, а по правде сказать — с целью проверки кафедры из-за каких-то возникших в коллективе неурядиц и склок сюда нагрянула представительная комиссия. В ней были заведующие кафедрами города и самые известные тогда в Ставрополе обществоведы.

В принципе они пришли не ко мне, а в институт, на кафедру. Кафедра была довольно значительной. Но заведующая кафедрой почему-то сочла наилучшим выходом отправить всю многочисленную комиссию именно на мои занятия. Хотя я ещё только начинала работать в институте. Волновалась я ужасно!

Вообще, память у меня была хорошая. И я свои лекции «перед лицом аудитории» — такое выражение бытовало среди преподавателей — практически никогда не «читала», то есть не зачитывала с листа. Лишь иногда по ходу изложения темы проверяла отдельные цитаты, изречения, цифры. Лектор работает дважды. Первый раз — работа за письменным столом, подготовка лекции. Так вот, этот первый этап позволял мне потом совершенно свободно чувствовать себя и на втором этапе — на кафедре, в аудитории. Видеть лица, слушать студентов, наблюдать их реакцию, при необходимости на ходу что-то уточнять, дополнять, повторять или перестраивать изложение.

Но тогда, на первой учебной лекции в студенческой аудитории, у меня, конечно, совершенно не было опыта. Не было ощущения временного объёма материала, то есть величины, количества необходимого материала для двух- или, как требовалось в том конкретном случае со мной, трехчасовой учебной лекции. Не был выработан оптимальный темп речи. Это ведь тоже важно для преподавателя. Не было «запасных» тем для диалога с аудиторией на случай, если лекция завершится раньше: всё это пришло только со временем, с опытом педагогической работы. Да, забыла сказать: аудитория была весьма солидной — человек 200. В общем, свою первую лекцию я закончила за тридцать минут до звонка. Эти полчаса! Я не знала, куда их девать и куда деваться самой — и от студентов, и от комиссии!

После лекции — её обсуждение. А что обсуждает комиссия: достигнута ли цель лекции, правильно ли выделены узловые проблемы, удалось ли лектору связать развитие философии с достижениями естествознания и т.д.

И вдруг заведующий кафедрой сельскохозяйственного института задаёт вопрос: «Простите, а как давно вы читаете лекции?» Отвечаю — ни жива ни мертва: «Это моя первая лекция».

Чтоб вы полнее увидели всю тогдашнюю картину, опишу, что я представляла из себя — перед маститыми профессорами и грозной комиссией. 50 килограммов веса, зелёное платьице, вот здесь, — трогает себя за ключицы, — галстучек. Знаете, в первые годы работы я старалась надеть на себя больше одежды, чтобы выглядеть взрослее и солиднее. Весомее. Да и в детстве ещё мама меня за это гоняла. Надену, надену на себя — всё, что есть. «Это что такое?! — ругалась мама. — Ну-ка, распаковывайся». И в институте старалась как можно больше надеть на себя — кофты, свитера, чтоб тоже выглядеть более «мощно», что ли. Мода тогда такая была — девушки в духе Дейнеки…

«Говорите, первая лекция?» — заведующий кафедрой встал. «Стыдно, коллеги», — сказал и вышел.

На следующий год он взял меня на работу к себе в институт. Сам ушёл на полставки, предложил это сделать ещё одному из преподавателей кафедры, который тоже был уже в приличном возрасте. И на освободившуюся ставку зачислил меня. Помню, на кафедре он часто повторял модное тогда выражение Н.С. Хрущёва: «Мы едем с ярмарки, дорогие друзья». И добавлял: «И мы должны помочь молодому специалисту». И шутливо показывал на меня. Так я стала на кафедре собирательной фигурой — молодого специалиста — и, естественно, старалась не подвести заведующего. Выкладывалась сполна. Но вскоре его не стало. Николай Иванович Хворостухин умер от рака. Он, к большому сожалению, умер, а меня вскоре отчислили с кафедры по сокращению штатов.

Р.М. Горбачёва:

— Конечно, сказывались и условия периферии, недостаток специалистов в вузах. Попытки более узкой специализации и на кафедре — в преподавании философии, и в тематике публичных лекций, выступлений нам не удавались. Не удавались в основном из-за нехватки специалистов. Приходилось быть и «жнецом», и «швецом» Научный работник больших центров, таких, как Москва, Ленинград, обычно читает всего несколько тем — то, чем занимается в своей научной деятельности. А в периферийном вузе к тебе без конца обращаются с просьбами о чтении то одной, то другой лекции самой разной направленности. Особенно к молодым. Тех, кто постарше, на такие дела зачастую уже не поднять. Вот и «выезжают» на молодых. И я была в числе тех, на ком «ездят», вела, помимо основных своих дисциплин, этику, историю атеизма и религии. Недолго, правда, но вела. Но нет худа без добра. В 60-е годы в моей библиотеке, а ещё точнее, в моей жизни появились Библия, Евангелие, Коран. Как я их доставала! Какими причудливыми путями! Но они у меня уже тогда были, уже тогда я их читала. И тогда же впервые серьёзно задумалась о вере, веротерпимости, о верующих и церкви.

В. Суходрев, переводчик последних генсеков, включая и М.С. Горбачёва:

— Когда Рейган приехал в Москву, его супруга Нэнси попросила свозить её в Третьяковскую галерею. Причём провести только по тем залам, где выставлялись иконы. И на сей раз Раиса Максимовна подготовилась. И приехала в Третьяковку раньше Нэнси. Надо сказать, что обычно Раиса Максимовна опаздывала на такие мероприятия. Из-за неё опаздывал и сам Горбачёв. Теперь же, ожидая приезда Нэнси, Раиса Максимовна решила пообщаться с журналистами. Она села на своего конька и безапелляционно начала излагать известную концепцию нашего атеистического искусствоведения, согласно которой икона — не столько религиозный символ, сколько живописное изображение реальных людей, написанное в манере своего времени. Короче говоря, получалось, что она отрицает религиозное, духовное значение икон.

Р.М. Горбачёва:

— Чрезвычайно важную роль в моей профессиональной судьбе сыграло увлечение социологией. Как наука социология в нашей стране практически перестала существовать где-то в 30-е годы. Оказалась — я здесь тоже хочу быть точной, ибо это важно, — «ненужной», а может быть, даже «опасной» в условиях формирования командно-бюрократической системы. Социология воплощает то, что мы называем «обратной связью», — уже поэтому система команд ей органически чужда. Так же, как и она этой системе.

Возрождение социологии началось в самом конце 50-х, а по существу — в начале 60-х годов. Началось медленно, трудно, весьма противоречиво. Наука об обществе, различных его социальных структурах, общностях, их взаимодействии — социология — столкнулась с трудностями жизненных реалий 60-х — 70-х годов, с догматизмом и начетничеством теоретической общественной мысли. И всё же многими, в числе их оказалась и я, была воспринята как совершенно необходимое общественной науке явление, как средство преодоления разрыва между теорией и практикой.