Разруха - Владимир Зарев

— А если возьму — что мне с собой делать дальше?

Дверь в гостиную оглушительно хлопнула, каблучки процокали на кухню, это была походка ужасающейся себе женщины, еще не свыкшейся со своей изменой. Вероника была человеком нравственным, а ей приходилось постоянно меня обманывать, ее измена с этим ученым кретином была для нее мучительной. Наверное, он был женат, я представлял себе, как в свободное от лекций время он увозит ее на своей машине на какую-нибудь заброшенную проселочную дорогу под Витошей и там, среди пасторального запаха раскаленных камней, в тесноте и неудобстве салона автомобиля, торопливо и испуганно, боясь, что на них наткнется какой-нибудь чабан, он яростно и грубо раздевает ее, распаляя себя не столько желанием, сколько сознанием, что через час они должны вернуться на работу.

На обратном пути они, наверное, обсуждали последние статьи Джудит Батлер или Торил Мой[28] и наверняка чувствовали себя не как любовники, вкусившие блаженства и наслаждения, а как соратники, прошедшие через испытания. Им становилось скучно, в имитации взаимности разверзалась Пустота, которую приходилось заполнять ненужными ранящими словами. Ими овладевал соблазн унизить другого. Я просто слышал, как он говорит:

— Ну что там поделывает этот? — недовольство собой сублимировалось у него в отвращение ко мне.

— Пьет и спит, — отвечала сбитая с толку иррациональностью собственных чувств Вероника, — целыми днями валяется на диване и хлещет ракию.

— Безответственный, мелкий пакостник, — ядовито вгрызался в свою добычу неудовлетворенный герой-любовник. — Жалкое ничтожество.

— Он не такой, — панически возражала Вероника. — Ты просто его не знаешь…

— И не желаю знать, — даже не пытался прикрыть он свою агрессивность. — Но вот дети…

— Оставь моих детей в покое, все-таки он их вырастил… К тому же, они уже большие. — Им требовалась передышка, Вероника прикуривала ему сигарету. — Марти не такой, он талантливый и очень умный.

— И в чем это выражается?

— Не знаю, — искренне отвечала она.

— Он полон злобы и к тебе, и ко всему миру. От этого… я же вижу, ты просто не в себе.

Она действительно была не в себе. Ее отвращение ко всей этой ситуации накладывалось на самобичевание, на ее врожденное благонравие.

— Хочешь, я вас познакомлю? — ее упрек переходил в мольбу, будто случайно. — Поговорим втроем, ведь ложь…

— Втроем? Не выйдет! — отвечал он, думая только о себе.

— Ложь… — повторяла она, — эта ложь… я больше не вынесу…

— Я не собираюсь приходить к вам в гости или встречаться с этим сексуальным маньяком и выпивохой в кафе или на концерте… да где бы то ни было…

— Почему? — бесхитростно спрашивала она.

— Потому… ты ведь себя выдашь!

— Верно… выдам, — соглашалась она, — сам понимаешь, я не умею врать… И бросить его не могу… если я сейчас его брошу, он просто…

Их фальшивая идиллия, мучительное несогласие друг с другом следовали за ними до университетского двора, где он оставлял свою машину, а она напоследок окидывала себя критическим взглядом в зеркале заднего вида, чтобы нанести последние штрихи, маскирующие ее поражение.

С Вероникой я познакомился в литературном кружке им. Васила Воденичарского на последнем курсе университета. В библиотеке «Смена» уже вышла моя первая книжица рассказов, в Доме студентов, где мы собирались по понедельникам и четвергам, меня называли «аксакал», на фоне остальных студентов я ходил гоголем — живым классиком. Она была первокурсницей в прическе с начесом, ее высокая полная грудь, казалось, жила отдельной жизнью, но помимо этого выдающегося достоинства во всем остальном Вероника оставалась незаметной серенькой мышкой. Она писала эссе и читала их вслух, заикаясь от волнения и смущения. В маленьком зале, пахнущем паркетной мастикой, с разномастными стульями и традиционной трибуной для выступающего, она стала садиться недалеко от меня, но никогда — рядом. Вероника не сводила с меня глаз. Часто моргала, глядя своими синими, вечно удивленными глазами. Ее чуть вздернутый нос создавал впечатление, что она хочет тебя о чем-то спросить. Вероника не скрывала своего восхищения, особенно когда я обсуждал чей-то текст, небрежно вытянув ноги, с видом забуревшего классика. Мне это было приятно, я чувствовал собственную значительность.

У Вероники была подружка, фигуристое миниатюрное существо со стреляющими глазками, аппетитной попкой и привычкой облизывать губы особым, многообещающим образом. От нее исходил аромат шаловливой юности и готовности к приключениям.

— Почему бы тебе не познакомить меня со своей Теодорой? — небрежно закинул я удочку как-то вечером в ресторане «Гроздь», где мы каждый раз засиживались до полуночи после наших литературных споров.

— С моей Теодорой? — ее удивлению не было границ, затем, поняв, о ком речь, она мелко-мелко закивала (казалось, ее пышная грудь закивала тоже). — Ну, конечно, Марти, конечно, я с удовольствием…

И мы с Теодорой закрутили любовь. На третьем свидании предались ей прямо на парковой скамейке с выломанными досками, под сияющим молодым месяцем, на глазах у бронзового пионера. Она морочила мне голову, постоянно выкидывая разные коленца, а Вероника давала советы, как совладать с ветреным характером подруги. Подробно расспрашивала меня о ней и постепенно стала поверенной моих тайн.

— И не забудь, — закусив губы, шептала она, сидя на расстоянии двух пустых стульев, — завтра в пять у тебя свидание с Теодорой. Но ты должен опоздать, накажи ее и опоздай. Я не дам ей уйти, мы придем вдвоем.

Через два месяца эта наша полоумная любовь закончилась, Теодора нашла мне замену — какого-то типа с Фольксвагеном, а в те времена иметь такую машину было куда круче, чем быть классиком. Вероника была потрясена, она не могла поверить, переживая наше расставание болезненней, чем я. Ходила, как больная.

— Дура, бросить тебя… — восклицала потрясенная Вероника — она же… она просто безумна! Это я во всем виновата.

Она искренне сокрушалась и винила себя, почти впадая в панику. Обвиняла и Теодору. В «Грозди» было шумно, запах дешевого вина щекотал ноздри и подхлестывал аппетит. Вероника ела шашлык, а я — шкембе-чорбу[29], под коньяк «Золотой якорь». Я заказал себе еще одну рюмку, зная, что она заплатит.

— Н-но з-знаешь… — на нее снова напало заикание, словно она читала очередное эссе в нашем кружке — у нас на курсе есть одна красавица, Камелия. Мы с ней недавно подружились, она очень серьезный человек… сам увидишь.

Вероника привела ее в наш Дом студентов, и я вдохновенно разобрал по косточкам кафкианские реминисценции одного начинающего прозаика. Разобрал, разметал, разбил в пух и прах, выжал, как половую тряпку, до последней капли. Жертва моего красноречия покинула зал. Камелия и глазом не моргнула — она просто присутствовала, наблюдая за происходящим, как с высокой трибуны, возвышаясь надо всем, даже над моей неотразимостью. Она действительно была настоящей красавицей с чертами мулатки, но все ее призывно манящее, чуть вульгарное великолепие было упаковано в молочно-белую кожу. Мы поужинали в «Грозди», я блистал неуемным остроумием, щедро заказывал, платила Вероника. Закрутилась любовь с Камелией. Много вечеров подряд я водил ее к тому самому заброшенному в вечность пионеру, луна осмотрела нас со всех сторон, но, вооруженная своей красотой, Камелия оставалась неприступной.