Спецназовец. За безупречную службу - Андрей Воронин

— Сначала ему, — сказал Волчанин, рассеянно вытряхивая из пачки сигарету. — Пусть попробует, чтобы был в курсе.

Вынув зажигалку, он сосредоточился на процессе раскуривания сигареты. В кабинете послышалась возня, опять раздался характерный короткий треск, Горчаков вскрикнул и активнее заскреб пятками по полу.

— Папа! — истерично взвизгнула Марина.

— Ну-ну, — пуская в потолок дымные кольца, благодушно произнес Волчанин, — не надо этой мелодрамы: папа, шляпа… Всего-то двенадцать вольт — напряжение заведомо не смертельное. Как вам, Михаил Васильевич? Бодрит, не правда ли? А по идее, должно еще и неплохо прочищать мозги. Чувствуете просветление? Нет? Тогда мы продолжим, но уже не с вами, а с вашей дочкой. Что скажете?

— Вы чудовище, — перестав корчиться, хрипло сообщил Горчаков.

— Ни в коей мере, — любезно возразил Волчанин. — Просто до этой минуты вы находились в плену иллюзий. Теперь иллюзии развеялись, жизнь оказалась далека от вычитанного из глупых книжек идеала, вот вы и недовольны. Я вам удивляюсь, честное слово! За кого вы меня принимаете — за благородного разбойника, за одного из героев Вальтера Скотта или Шиллера? Очнитесь! На дворе двадцать первый век, и я — просто солдат. Солдат, обученный любыми средствами выполнять поставленную командованием боевую задачу. Любыми, понимаете? Я пробовал обойтись малой кровью, а вы на этом основании ошибочно решили, что меня можно водить за нос. «Я не знаю, я не видел, рад бы помочь, да нечем…» Это неправильные ответы, а за ошибки надо платить, господин Горчаков. И заметьте, цену я с вас пока беру божескую. Могли ведь привести не одну, а сразу обеих, и начать не с аккумулятора, а с чего-нибудь более зрелищного, эффектного… Вы что, действительно хотите все это увидеть? Хотите услышать, как ваши жена и дочь проклинают вас перед смертью?

— Нет, — сказал Горчаков, и в его хриплом голосе явственно прозвучал ужас. — Нет, не хочу.

— Тем не менее, небольшую демонстрацию вы все-таки заслужили, — заявил рейдер и кивнул своим бойцам.

В кабинете опять началась сопровождаемая криками, стонами и трескучими звуками щедро раздаваемых оплеух возня. Не будучи садистом, Виктор Викторович, когда мог, старался избегать подобных зрелищ, и потому, развернув вертящееся директорское кресло на девяносто градусов, стал, покуривая, смотреть в окно.

Допрос остается допросом, кто бы его ни проводил. Если допрашиваемый не трус и не рохля, и если он не видит в чистосердечном признании никакой личной выгоды, его волю приходится ломать любыми доступными средствами, а это, как правило, достаточно грязная работенка. Раздробить человеку пальцы, наступив кованым сапогом, или искалечить жизнь, веером развернув перед ним пикантные фотографии — разница невелика. Но богу богово, а кесарю кесарево; пикантные фотосессии с участием высококвалифицированных профессионалок на твердом окладе — это для дипломатов и крупных государственных чиновников. А для такой мелкой сошки, как Горчаков, годятся средства попроще — автомобильный аккумулятор, резиновая дубинка, плоскогубцы, разорванный на жене лифчик, страшный, сочащийся сукровицей черно-багровый синяк на покрытой нежным детским пушком щеке единственной, горячо любимой дочери… Отвратительно, спора нет, и бесчеловечно, но допрос — это допрос. Кто, в конце-то концов, заставляет этого толстяка запираться?

— Шеф… Товарищ полковник!

В отставку он ушел уже пять лет назад, но подчиненные, особенно в присутствии посторонних, когда нельзя было обратиться по имени-отчеству, по-прежнему называли его полковником или, на худой конец, шефом. Повернув голову, Волчанин увидел склонившуюся над своим плечом фигуру в трикотажной маске. Глаза, что поблескивали в прорезях маски, принадлежали его заместителю Макухину по кличке «Метадон». В руке Метадон держал мобильный телефон со светящимся дисплеем.

— Сарайкин, — одними губами ответил он на вопросительный взгляд Волчанина.

— Сарайкин-Мусорайкин, — так же тихо, чтобы не услышали заложники, пробормотал Виктор Викторович, принимая у него телефон. — Потише там, мне надо поговорить! — прикрикнул он на тех, кто прокручивал для Горчакова короткий демонстрационный ролик на тему «Что будет, если кое-кто не перестанет умничать». В кабинете наступила относительная тишина, нарушаемая тяжелым дыханием, чьими-то всхлипами — не факт, что женскими, — и тихой мышиной возней, сопровождающей попытки пленников устроиться поудобнее. — Слушаю, — бросил он в трубку и, отвернувшись от окна, окинул взглядом кабинет.

Трубка забубнила. Слушая то, что говорил ему Сарайкин, Волчанин задумчиво осмотрел с головы до ног Горчакова, который выглядел, как изловленный ценой больших усилий и сильно помятый при задержании беглец из отделения для буйно помешанных, а затем, найдя это зрелище вполне удовлетворительным, перевел взгляд на Марину. Девушка, взятая из дома в наброшенном поверх шелковой комбинации коротеньком халате, после непродолжительной обработки являла собой воплощенную мечту насильника-садиста. Ее так называемый туалет пребывал в полном беспорядке, почти не оставляя места для фантазии, волосы рассыпались, частично скрыв лицо, из рассеченной губы на подбородок тонкой струйкой стекала кровь. Это зрелище наверняка очень сильно давило Горчакову на психику, но он пока что держался — настолько, насколько это вообще возможно для шпака. Бойцы смотрели на полуобнаженную двадцатилетнюю деваху индифферентно, как на неодушевленный предмет, который им велели охранять. Приказа применить сексуальное насилие они не имели, а проявлять в этом плане инициативу не собирались — знали, что себе дороже обойдется. Откровенно говоря, Виктор Викторович очень не хотел отдавать такой приказ, но при этом точно знал, что, если придется, отдаст его без малейшего колебания. Хотя, может быть, лучше начать с мамаши? Ей-то, как ни крути, не привыкать… Зато девчонка — это верняк. Жаль, конечно, но начать придется именно с нее. Черта с два Горчаков это выдержит, особенно если супруга тоже будет находиться рядом, наблюдать за происходящим и соответствующим образом это дело комментировать…

Вникнув, чего хочет Сарайкин, он посмотрел в окно. Из окна директорского кабинета, расположенного на третьем этаже административного корпуса, как на ладони, была видна проходная. Снаружи у ворот только что остановился невиданный в здешних краях зверь — черный «ягуар» в возрасте никак не старше двух, от силы трех лет, с московскими номерными знаками.

— Вообразите себе, уже здесь, — сказал Волчанин в трубку. — Вот именно. Наблюдаю прямо в эту минуту. Да нет, что вы, кто же его сюда пустит!.. В окно наблюдаю, ага… Вот что, коллега, я вам, пожалуй, перезвоню. Посмотрю, что он станет делать, подумаю, как быть, и перезвоню. Договорились? Тогда отбой.

Из «ягуара» вышел рослый, коротко подстриженный гражданин с гвардейской выправкой, одетый, как сбежавший из витрины дорого бутика на Рублевке манекен. Дорогой костюм сидел на нем, как влитой; двигался незнакомец вполне непринужденно, но почему-то чувствовалось, что в армейском камуфляже и бронежилете он смотрелся бы куда органичнее. На какое-то мгновение Волчанин даже засомневался, не один ли это из его оставшихся в Москве подчиненных, и встревожился: что там еще стряслось? — но, приглядевшись, убедился, что видит этого человека впервые.