Алтарь Отечества. Альманах. Том 3 - Альманах Российский колокол

состоялся тогда, – говорит Людмила Ивановна, – когда отец привёз с линии фронта кусок мороженой конины. Бабушка накрутила котлет и пожарила их на воде. Мясной аромат щекотал ноздри оставшихся в живых немногочисленных жильцов дома. К квартире подползали способные передвигаться люди, не видевшие мяса несколько месяцев. Бабушка каждого угостила котлеткой.

В первый год блокады семья ещё отмечала новогодний праздник. На ёлочной ветке висели довоенные орехи, обёрнутые золотистыми фантиками, и засушенные конфеты. Вскоре от этой «роскоши» ничего не о сталось. Отец, работавший на строительстве госпиталей, больниц и оборонительных сооружений, отдавал свой хлеб семье и таял на глазах. Весной 1942 года он слёг и умер от истощения в новой больнице, которую сам проектировал. Ушёл на фронт и дядя Иван. Помогать стало некому. Сколько продлится блокада, никто не знал. Мать металась в поисках дополнительной работы и пайки хлеба. Но скудного питания не хватало, и голод брал своё. Понимая, что выжить в экстремальных условиях осады города семья не сможет, Елизавета Устиновна в августе сорок второго получила разрешение на эвакуацию из блокадного кольца на родину, в Сибирь. Путь предстоял нелёгкий – сначала под обстрелом вражеских самолётов на катере «Дорогой жизни» по Ладожскому озеру. Под прикрытием авиации несколько катеров и буксиров сумели успешно добраться до берега, но не всем посчастливилось остаться в живых: некоторые суда в этот день были потоплены фашистами. Людмила Ивановна по этому поводу напишет:

Смутно, но помню блокадные дни.

Город за шторами прятал огни.

Тень дирижабля плыла над Невой.

Пламя пожарищ стояло стеной.

Голос сирены протяжно звучал.

Бомбоубежища тёмный подвал.

Голод и крохотный хлеба кусок.

Да кипятка, обжигавший глоток.

Пламя коптилки, буржуйки тепло…

Смерть миновала, нас чудо спасло.

Был через Ладогу страшный бросок.

Волны трепали наш катерок.

Небо гудело – шёл яростный бой.

Лётчики нас прикрывали собой.

Ужас бомбёжки, брата нытьё,

Бабушки руки, молитвы её…

Людмила Ивановна помнит, как после переправы на берегу их кормили очень вкусной едой: супом с конским мясом, кашей с маслом и сухарями с чаем. Но мама не позволила детям есть досыта, она знала, что ослабленный голодом организм обилие пищи не выдержит.

А потом началась изнурительная дорога по железной дороге в переполненном товарном вагоне с редко прибитыми досками, в которых раньше возили скот. Путь был мучительным и очень долгим, было холодно и голодно, люди не выдерживали: умерших снимали на каждой станции. Наконец семья обосновалась в Курганской области. Мать работала бухгалтером, по карточке на ребёнка давали всё те же 150 гр. хлеба в день, на взрослого – 300. И больше ничего. Голод продолжался и здесь. И тогда Елизавета Устиновна проявила изобретательность и спасла жизни детей: она продала ценные вещи, привезённые из Ленинграда, выменяла их на пуд соли, которая была большой редкостью, и за эту соль колхоз предоставил ей стельную корову. На свежем молочке детишки поправились и быстро набрались силёнок. Родившегося телёночка пришлось забить, о чём дети горько плакали, а затем, не имея других игрушек, играли с его косточками.

Людмила Ивановна называет ангелами-хранителями матерей блокадных ребятишек:

– Так было всегда, пока они были живы. Впервые мы могли это осознать во время блокады. Мамы делились с нами скудным пайком блокадного хлеба, заслоняли нас собой во время налёта вражеской авиации и артиллерийских обстрелов. Материнская любовь жертвенна и беззаветна.

После снятия девятисотдневной блокады 27 января 1944 года все ленинградцы заторопились домой. Стали собираться и Юхневичи, но получили отказ: их квартира, как и многие другие, была занята строителями и другими специалистами, прибывшими восстанавливать многострадальный город. И тогда с любимой коровой и сеном в товарном вагоне семья прибыла в Выборг к брату Ивану, вернувшемуся с фронта после ранения. Здесь корову продали и купили большую комнату в старом финском доме и швейную машинку, чтобы подрабатывать, помимо основной работы на железной дороге, ещё и шитьём.

– Машинка стучала постоянно, когда я ложилась спать и когда вставала, – рассказывает Людмила Ивановна.

Она вспоминает, что «есть хотелось всегда, посуду можно было не мыть: мы с братом лизали сковородки после картошки, жареной на воде, и кастрюли после каши».

Людочка с братом отвечали за отоваривание хлебных карточек и очень боялись их потерять. Тогда карточки пропадали очень часто, и не только: пропадали и люди, ушедшие их отоваривать во время бомбёжек и артобстрелов. И однажды, перестраховавшись, дети и в самом деле их потеряли, спрятав, неизвестно куда. Семья с трудом пережила трагедию. Нашли пропажу уже после отмены карточной системы в 1947 году. Хлеба теперь ели вдоволь, хотя ещё долгие годы всё равно хотелось есть.

Несмотря на голод и неустроенность жизни, Людмила успешно окончила школу, поступила и успешно окончила Ленинградский педиатрический медицинский институт. Работать детским врачом приехала в Сортавала – уютный городок, что стоит на живописном Ладожском озере, когда-то подарившем второе рождение ей и тысячам других блокадников. Людмила Ивановна трепетно и нежно поклоняется Ладоге, она пишет:

Я поклоняюсь Ладоге Могучей;

Её волне, то плавной, то кипучей,

Когда её тяжёлый вал

Дробится, пенится меж скал…

С присущей ей наблюдательностью и творческим воображением, поэтесса восхищается буйством и непокорностью могучей ладожской волны:

Я принимаю Ладоги капризы,

И летние и зимние сюрпризы,

Когда под шубой, утеплённая,

Она не будет покорённая,

Лишь вся в сверкающих снегах

Задремлет в сладостных мечтах:

Сломать все зимние оковы —

И буйствовать, и веселиться снова!..

А сколько чувственности в лирике Людмилы Ивановны:

Туман пуховым одеялом

Прилёг на ладожские скалы,

Закрыл надёжно небеса;

Вблизи темнеют лишь леса…

О поэзии Людмилы Ивановны можно говорить бесконечно долго. Она мастерски проникает в самую сущность природы и человека. И не только нас, почитателей её творчества, восхищает глубокое и чувственное восприятие природы, вместе с ней и человека. Пожалуй, именитые русские поэты прошлого, живи они в наше время, непременно проявили бы интерес к элегантности мысли, изяществу слога, мелодике слова, богатству образа и тонкости метафоры в поэзии Тервонен Л.И.

Её стихи хрупкие, как фарфор, издающие хрустальный звон. Художественные образы льда, метели, снега, шторма, волны, тумана, леса, неба и воды… наделены душой, состояние которой созвучно с человеческими ощущениями, переживаниями, характерами.