Рыжий кот в темной комнате - Наталья Александрова

– Так вот, вам нужно найти эту картину и несколько раз ее сфотографировать этим фотоаппаратом. – Он кивнул на пудреницу. – Несколько раз, с разного расстояния, при разном освещении. Надеюсь, это понятно?

– Понятно. – Она кивнула. – И это все?

– Нет, конечно. – Он чуть заметно поморщился. – Это еще не все, но это важная часть вашего задания. Еще вы должны тщательно обмерить картину. Рассмотрите ее внимательно, сделайте допуск на раму. Но размеры должны быть максимально точными, вы поняли? И имейте в виду – вы должны все сделать так, чтобы никто из ваших сотрудников ничего не заметил и не заподозрил. Это вам тоже понятно?

– Понятно. – Она снова кивнула. – Так, может быть, проще сфотографировать ту картину на мобильный телефон? А то мои фокусы с пудреницей могут показаться подозрительными…

– Давайте без самодеятельности! – резко оборвал ее мужчина. – Вы будете делать все именно так, как я сказал.

Он помолчал минуту и добавил более мягким, снисходительным голосом:

– Мобильный телефон не даст такого качества кадра, как этот аппарат. А нам нужны очень хорошие снимки! Кроме того, если вас застукают около картины с мобильником – тут уж все будет ясно. Вас раскроют, со всеми вытекающими последствиями как для нас, так и для вашей мамы. А пудреница… у кого она вызовет подозрения? Вы молодая, интересная женщина, все поймут, что вы занимаетесь своей внешностью, это так естественно!

– Я все поняла, – проговорила она тихо.

– Очень хорошо! Я уверен, что вы все сделаете правильно. А мы как раз приехали к вашему дому…

Луций Ферапонтович сидел в задней комнате музея и занимался любимым делом – приводил в порядок один из ценнейших экспонатов, бронзовую чернильницу, принадлежавшую знаменитому средневековому колдуну и чернокнижнику Льву бен Бецалелю, тому самому, который сделал из глины и оживил при помощи могущественных заклинаний искусственного человека Голема.

Чернильница была сделана в виде угрожающе изогнувшегося бронзового кота. Она сохранилась неплохо, нужно было только очистить ее от копоти и вставить в глазницы кота выпавшие зеленые камешки. Луций Ферапонтович осторожно нанес капельку клея, подхватил камешек пинцетом и только было хотел вставить его на надлежащее место, как вдруг дверь кабинета приоткрылась и туда заглянула музейная кассирша Марфа Матвеевна. Жабьи глаза ее были выпучены, щеки тряслись, как недоваренный холодец. Она хотела что-то сказать, но от волнения слова застревали в ее гортани, не находя выхода.

Луций Ферапонтович от неожиданности выронил камешек, повернулся к кассирше и недовольно проговорил:

– Марфа Матвеевна, ну как так можно! Врываетесь не вовремя, мешаете работать… я же вас неоднократно просил, чтобы без этого! Чтобы не врываться ко мне в кабинет! Особенно не постучавшись! Вот превращу вас окончательно в жабу или другое некрасивое земноводное, будете тогда знать!

Марфа Матвеевна испуганно икнула, еще сильнее выпучила глаза и наконец смогла выговорить:

– Луций Ферапонтович, дорогой, не гневайтесь! Он опять пришел, кровопийца!

Старичок положил пинцет, неторопливо взглянул на часы и удивленно поднял брови:

– Сегодня же четверг! Что это он не вовремя?

– То-то и оно! – простонала кассирша. – Вы бы вышли, поговорили с ним! У вас это получается!

– Поговорим! – Он поднялся из-за стола, поправил галстук и вышел из кабинета.

В музейном зале стоял Анатолий Васильевич Беневоленский собственной персоной.

– Приветствую вас! – проговорил Луций Ферапонтович. – Чем обязаны вашему визиту? Насколько я помню, мы с вами договаривались на вторник, а сегодня…

– Я знаю, что сегодня четверг! – прервал его Беневоленский. – Но я не по поводу аренды. Я по другому поводу. Мне нужно трудоустроить одну девушку. Она ваша коллега, музейный работник, с большим, между прочим, опытом.

– Но у нас нет вакансий… – начал было Луций Ферапонтович.

– Изыщите! – перебил его Анатолий Васильевич. – Постарайтесь! Я считаю, что вы должны пойти мне навстречу после всего, что я для вас сделал.

Луций Ферапонтович хотел что-то возразить, но Беневоленский уже отступил к двери и позвал:

– Вера Анатольевна, заходите!

Дверь открылась, и вошла симпатичная молодая женщина с несколько растерянным видом.

– Вот, разрешите вам представить вашу новую сотрудницу – Вера Анатольевна Мельникова! – Скороговоркой проговорив эти слова, Беневоленский быстро ретировался.

– Ну что ж. – Проводив начальника взглядом, Луций Ферапонтович потер руки. – Значит, вы будете у нас работать. Извините, Верочка, я не расслышал – где вы раньше работали?

– А я еще и не говорила. – Девушка приветливо улыбнулась. – Я раньше работала в Плескове, в городском музее, в отделе древнерусской живописи…

– Иконами, значит, занимались… – проговорил старик с каким-то странным выражением. – Ну, как вы понимаете, у нас в музее совсем другие экспонаты. Из другого, так сказать, лагеря…

– Я понимаю. – Девушка с неподдельным интересом огляделась по сторонам. – Но музей – он и есть музей. Из Плескова я уехала по семейным обстоятельствам, а здесь не смогла найти работу… хорошо вот, Анатолий Васильевич помог…

– Кому хорошо, а кому не очень… – негромко произнес старый экскурсовод. – Впрочем, я думаю, мы с вами сработаемся. А чем конкретно вы у себя в Плескове занимались? Какими иконами?

– Андрея Рублева, – выпалила девушка, назвав единственное имя иконописца, которое всплыло в ее памяти.

– Ага, значит, новгородская школа, тринадцатый век… – задумчиво протянул Луций Ферапонтович.

– Ну да, – испуганно подтвердила девушка.

– Ах нет, я слегка ошибся! Это не тринадцатый, а четырнадцатый век, суздальская школа…

– Да-да, конечно… – Девушка заметно порозовела. – Конечно, четырнадцатый…

– Ах, что же я говорю! – Экскурсовод всплеснул руками. – Вот что значит возраст, склероз! Видно, мне уже пора на пенсию! Это же московская школа, пятнадцатый век!

Девушка опустила глаза и что-то виновато забормотала.

– Странные вещи происходят иногда с памятью, – продолжил Луций Ферапонтович. – Как сказал Франческо Петрарка, «земную жизнь пройдя до половины…»

– «… я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…» – подхватила девушка. – Только это, извините, сказал не Петрарка, а Данте Алигьери… – И она продолжила: – «Каков он был, о, как произнесу, тот дикий лес, дремучий и грозящий, чей давний ужас в памяти несу!»

– Ага! – Луций Ферапонтович взглянул на нее с новым интересом. – Перевод Лозинского, если я не ошибаюсь…

– Не ошибаетесь, – подтвердила девушка.

– Ну что ж, Вера Анатольевна, думаю, мы с вами действительно сработаемся!