Счастье для людей - П. З. Рейзин

Это правда. И когда она возвращается (оставляя мяч Джен), мы пытаемся рассмотреть признаки смешанных в ней пород. Мы оба согласны, что голова от стаффордширского бультерьера, скрещенного черт знает с кем, передняя часть туловища от кого-то вроде лабрадора (но не его самого), расположение лап не свойственно ни стаффордширу, ни лабрадору, ни вообще какой-либо собаке.

Улыбающийся монстр лает. Он с нетерпением ждет возобновления игры. Джен бросает мяч, ее лицо розовеет от приложенного усилия, и на меня накатывает волна восхищения женщиной, которая готова для разнообразия поиграть даже с наиуродливейшей собакой на юге Англии. Возможно, даже во всем Северном полушарии.

Джен

Она играет с нами почти полчаса, скрупулезно относясь к смене подающего, из-за чего мы приходим к мысли, что она, должно быть, невероятно сообразительная, ей не удается ловить мяч с первой попытки, что очаровывает нас еще больше. Ее энтузиазм, энергия и незамысловатая радость заразительны, и в лучах вечернего солнца во всем этом появляется некая магия, в том, как высокий англичанин откидывается назад для броска, в том, как кошмарный пес неизменно несется за мячом вдоль линии прибоя. В какой-то момент у меня появляется мимолетное волнующее ощущение, что сейчас я живу настоящей жизнью.

Мы решаем проверить ошейник животного, возможно, там есть номер телефона или адрес хозяина, который, возможно, переживает. Но там только серебряная бирка с именем, почему-то написанным неправильно и заключенным в кавычки.

«Лакки».

Она убегает так же внезапно, как и прибежала. Подобрав мяч там, где он приземлился после одного из дальних бросков Тома, не оглядываясь, уносится в неизвестном направлении.

– Вернись! – со смехом кричу я.

– Это было так странно, – говорит Том. – Больше, чем просто странно.

– Думаешь, она была призраком? – предполагаю я.

– Определенно. Отправлена сюда из другой реальности.

– А нам не показалось?

– Мы никогда не сможем с уверенностью сказать.

– Мне нравится, когда у собаки выворачиваются уши.

– Когда я был маленьким, мы завели красного ирландского сеттера, – говорит Том. – Рэд. Невероятно оригинальное имя. Красивая собака, но она не стала бы бегать за мячом, или за палкой, или даже за белкой. В основном он делал свои дела, а потом тащил свою задницу по ковру.

– Наш тоже так делал! Наверное, они все так делают. У нас был пудель по кличке Честер. Он страдал деменцией. Оказавшись в углу комнаты, он не мог понять, как развернуться. Нам приходилось брать его и показывать, куда идти. Однажды он попытался оприходовать священника.

Нижняя часть облаков над морем приобрела розоватый оттенок.

Я говорю:

– Как думаешь, с ней все будет в порядке? С Лакки.

– Да. Уверен.

– Почему?

– Ну, у нее совершенно точно есть дом.

– И неграмотный хозяин?

– Может быть, и она служит ему мозгом.

– Мне она очень понравилась, Том.

– Похоже, ты ей тоже понравилась.

– Ты ей понравился больше, потому что можешь дальше закинуть мяч.

– Она предпочла тебя, потому что ей не нужно было так быстро бегать.

Свет стал золотисто-кремовым; на песке все еще видны отпечатки наших ног и лап Лакки, и я почему-то подумала о сохранившихся следах ног древнего человека, найденных в руслах пересохших африканских рек.

– Что в итоге стало со стариной Честером? – спрашивает Том.

– Его похоронили под яблоней в глубине сада. А с Рэдом?

– О нем позаботился ветеринар. Мне до сих пор жаль, что мы не принесли его домой.

Том

Отель находится от Борнмута дальше, чем мне казалось, но он был все такой же чудесный, как и в тот раз, когда мы приезжали сюда с Гарриет в надежде спасти наш брак. Я тогда думал, что у нас будут спасительные выходные, если мы оставим город со всеми его стрессами и отдохнем в тишине Дорсета, возможно, свежий воздух, долгие прогулки и целебные свойства природы волшебным образом помогут справиться с нашими трудностями.

Стоит ли говорить, что на наших трудностях это никак не сказалось. Одна из самых запоминающихся фраз Гарриет из той поездки была произнесена по пути обратно в Лондон в тишине: «Неужели кому-то нравятся поля? Я их терпеть не могу».

Часом ранее мы с Джен договорились встретиться в баре, я лег на кровать и позволил событиям дня пройти перед закрытыми глазами. Был ли я таким же, как Кольм в восемнадцать лет? Неловким, косноязычным, с волосами, требующими срочной стрижки?

(Если уж начистоту, то душ его тоже не убил бы.)

Один многодетный бывший член кабинета министров, если я правильно помню, в своих мемуарах написал, что человек счастлив настолько, насколько счастлив его самый несчастный ребенок. Вероятно, это самая правильная мысль из всех, что он высказал. В действительности Кольм вовсе не несчастен, но в то же время он не искрится весельем и молодостью. Он тихий, каким и был всегда, и невероятно степенный. В нем практически нет злобы и коварства. Хочется встряхнуть его за плечи и прокричать: «Ну же, черт тебя дери, Кольм, кончай с этим!»

Что бы это ни было.

Но конечно, я уже давно научился держать язык за зубами.

Но если честно, а что делаю я сам, забравшись в нору в лесах Коннектикута и притворяясь писателем? Это выглядит таким же нелепым (хотя и не таким оплачиваемым), как и многие годы, проведенные в поисках новых способов продажи шоколадных батончиков конкретной марки (вы ее знаете).

Перед глазами возникает сцена у хребта Брэнксом. Розовое небо, серебристое море, мчащийся по сияющему песку пес, проникшаяся любовью к несчастной Лакки Джен. Разгоряченное лицо, разлетающиеся волосы – у Джен, не у Лакки. И сейчас, когда я лежу в кровати, у меня появляется невероятно странное ощущение, что сцена с собакой станет частью нашей истории. Уже стала.

Мысли обращаются к будущему, где мы рассказываем знакомым об этом животном. Мой друг-классицист Найджел рассказывает о Цербере, мифическом адском псе, охраняющем врата в подземный мир, чтобы оградить мертвых от живых.

– Сколько у него было голов? – спрашивает он. – Ранние описания говорят о пятидесяти.

Проснувшись, я ахнул, вспомнив, где происходила сцена с Найджелом. Почему на нем был шикарный костюм и почему в руках он держал бокал с шампанским.

Джен

Я рада, что захватила вечернее платье. Отель – красивое огромное старое здание, обросшее глициниями, затерянное среди лужаек и беседок; здесь даже есть колоннада. Мы расположились в своих номерах (Джон Льюис оснащает загородные дома уникальными произведениями искусства, вероятно, принадлежащими владельцу), и я разглядываю себя в зеркале в ванной, чтобы увидеть со стороны.