Жмых. Роман - Наталья Елизарова

— Где же он может прятаться, Господи!.. — дрожащими руками прикуривая сигарету, вопрошала я. — Ему лучше всего было остаться здесь… иначе я не смогу его защитить!

— Вы четыре дня не были в банке, сеньора, — напомнил Гуга.

— Идите к дьяволу со своим банком! — огрызнулась я.

— «Банк Антонелли» принадлежит вам, не мне.

— Вы были в морге?

— Был.

— Вы там хорошо всё проверили?

— Среди трупов его нет, я уже тысячу раз говорил вам об этом.

— Может, в тюрьме?

— Сеньор Меркадо сообщил бы вам.

— Эта хитрая лисица? Чёрта с два бы он мне что-то сообщил! Он ведёт свою игру.

— Послушайте-ка, мадам…

— Опять! — я, задохнувшись от возмущения, стукнула кулаком по столу.

— Простите, сеньора, запамятовал… Я хотел сказать, если этот хитрец вздумает шутить с нами, у нас есть на него противоядие. Помните фотографии, которые мы нашлепали в салоне?

— Да-да, конечно!.. я и забыла совсем… Спрячьте их понадёжней, Гуга… Возможно, скоро это станет нашим основным козырем…

— Погубите вы себя из-за этого оболтуса, сеньора.

— Перестаньте…

— Помилуйте, вас жалко — этот мальчишка вас не стоит.

…Артура и Элизу выследили и схватили первыми. Как-то раз, возвращаясь из банка, я проезжала на машине по одной из улиц Рио и видела, как Эверта и его жену полицейские выталкивали из какого-то дома и гнали к стоявшему на обочине грузовику прикладами ружей. У Эверта упали на землю очки, и офицер с силой наступил на них и раздавил каблуком. «Что же вы делаете, изверги?! Он же ничего не видит!» — пронзительно закричала женщина и кинулась на полицейского. Её, оглушив ударами кулаков, оттащили, повалили наземь. Я видела, как сразу несколько мужчин начали избивать её ногами. Когда она потеряла сознание, схватили за лодыжки и поволокли: платье, задравшись, сползло к подмышкам, обнажив тщедушное костлявое тельце, две тяжёлые растрепавшиеся косы тащились следом, зацепляясь за камни, по мостовой… Почувствовав подступивший к горлу ком, я невольно отвела глаза… От дона Хосе Меркадо мне впоследствии стало известно, что Эвертов жестоко истязали в тюрьме, требуя выдать местонахождение Престеса. Больше месяца они молчали под пытками, выводя из терпения ведущих допрос следователей. Но когда Элизу изнасиловали на глазах у мужа, он сошёл с ума… Вслед за Эвертами были арестованы и другие участники заговора. Всем им пришлось выдержать поистине изуверские муки: дознаватели, озверевшие и озлобленные несгибаемой стойкостью Эвертов, науськанные приказами сверху — вырвать как можно скорее признательные показания, решили усилить «меры воздействия». Результат не заставил себя ждать: Виктор Аллен Барон погиб в застенке. Перед смертью, как мимоходом обмолвился дон Хосе, «он успел расколоться». Теперь полиция знала — Престес не успел покинуть страну, он всё ещё в Рио.

Похоже, полковник был важной птицей не только для бразильских спецслужб и полиции, на его поиски слетелись ищейки со всего мира: гестапо и абвер, английская Интеллидженс сервис и спецотдел госдепартамента США. Такой поворот событий не на шутку встревожил: я начала всерьёз опасаться за судьбу Антонио — когда я заключала договорённость с доном Хосе Меркадо, я и предположить не могла, что масштабы этого дела могут разрастись до международных. Теперь же в пору было переживать и за собственную безопасность.

…Полиция обыскивала квартал за кварталом, обшаривала дом за домом. Побывали они и у меня, перерыли всё вверх дном. Мы с Отцом Гугой за день до этого, сожгли все личные вещи беглецов, оставив лишь то, что принадлежало Антонио. Я хотела ограничиться только бумагами, но мой управляющий философски изрёк: «Бережённого бог бережёт», и спалил одежду, кошельки, сумочки, шляпки, и даже книги, которые не имели никакого отношения к политике. «Вдруг кому-то из конкурентов по бизнесу придёт в голову сводить с вами счёты, а тут такая благодатная ситуация: целый рассадник коммунистов под крышей вашего дома — грех не воспользоваться… Не говоря уже о том, что вас могут обвинить причастной к заговору…». Это мне раньше не приходило в голову — я всё больше запутывалась в паутине, которую сама же сплела и развесила. А управляющий, словно прочитав мои мысли, прибавил: «Зря вы обратились к Меркадо. Если вам хотелось отделаться от этой парочки, попросили бы меня, я бы так всё ловко устроил: чик — и нет человека. Комар носа бы не подточил! А теперь попробуй, покрутись, когда сразу столько шпиков на хвост упало…».

Он был прав: я оказалась заложницей ситуации. Мне казалось, что как только я сообщу о готовящемся перевороте, Престеса и Ольгу сразу же схватят, а вместе с ними и других подпольщиков — и делу конец. А тут дошло до вооружённого столкновения, погибли люди, и, самое главное, я оказалась под колпаком у полиции и спецслужб. Дон Хосе звонил мне каждый час и требовал выдать беглецов тотчас же, как они у меня появятся. «Кроме как у вас им негде спрятаться…, — сказал он. — Мы захлопнули мышеловку и отрезали им все пути к отступлению».

Сеньор Меркадо не преувеличивал. Очень скоро они, измождённые, загнанные в угол, появились на пороге моего дома. У Престеса от усталости подкашивались ноги: он осунулся, почернел и как-то высох весь. В волосах появилось ещё больше серебряных нитей, некогда щеголеватая и аккуратно подстриженная бородка, свалялась, вздыбилась и напоминала паклю. Измученным и вымотанным выглядел Антонио: за время скитания он изрядно отощал, и одежда висела на нём мешком. Только Ольга, должно быть, самая выносливая и стойкая из этой троицы, ничуть не изменилась. Невозмутимая, уверенная, она превосходно держалась: трудные, экстремальные условия не только не подкосили её, а скорее, наоборот, закалили: такой же несгибаемой и твёрдой становится сталь, нагретая до предельно высоких температур и резко охлаждённая. «Хотела бы я иметь такие железные нервы», — подумалось мне. Вспомнились слова дона Хосе, получившего от немецких коллег-полицейских досье на Ольгу: «Эта еврейка — та ещё штучка: теракты, шпионаж, побеги из тюрем… Чувствую, мы с ней намучаемся», — и процитировал характеристику из её личного дела: «Обладает большой выдержкой и хладнокровием. Не поддаётся запугиванию, не приходит в замешательство, отвечает продуманно. Производит впечатление человека, привыкшего к полицейским допросам». «Чёрт, а не баба!» — в заключении добавил он.

В ней, правда, было что-то дьявольское. Она единственная, кто подозревал меня в измене. «Мы здесь не потому, что доверяем вам, — в её взгляде сверху вниз сквозило презрение, — а потому, что у нас нет выбора». С каждым часом эта женщина становилась мне всё более и более ненавистной. Вспоминая арест Элизы Эверт, я мечтала, чтобы на её месте оказалась Ольга: изувеченная, растерзанная, жалкая. Дорого бы дала, чтобы увидеть страх в её глазах. И слёзы… Но есть ли на свете вещи более несовместимые, чем эта тёплая солёная водичка и Ольга Бенарио? Представить её плачущей всё равно, что обнаружить гейзер у кромки арктических льдов.

Она, похоже, ненавидела меня не меньше. Если раньше, погружённая в кипучую деятельность по подготовке революции, как-то сдерживала свои эмоции, то теперь они вырвались из-под контроля изнывающей от безделья хозяйки и разбрелись, как беспризорники, при столкновении с которыми случайный прохожий рисковал нарваться на оскорбление или кулак. Этим прохожим всё чаще оказывалась я: оно и понятно — идейный и классовый враг.