Вашингтон - Екатерина Глаголева

Поблагодарив за прием, Вашингтон отвечал, что всё плохое, что между ними было, поросло быльем, что народ Виргинии искренне желает жить с ними в мире и, хотя виргинцы не столь вовлечены в торговлю, как пенсильванцы, это не помешает упрочить дружеские связи.

Дальнейший путь, на каноэ вниз по реке, белые в количестве восьми человек проделали вместе с проводником-индейцем Фазаном, переводчиком Джозефом Николсоном и еще одним молодым индейским воином.

Каждое утро снимались с лагеря еще до рассвета. Вашингтон подробно описывал все бухточки, островки, холмы и редкие пороги, попадавшиеся им по пути. Иногда встречались индейские селения, реже — участки, застолбленные белыми поселенцами. Птицы, рыбы и звери водились в изобилии: проголодавшись, участники экспедиции с легкостью могли настрелять на обед диких гусей или уток, правда, они отдавали предпочтение диким индейкам; к самой воде подходили олени; стоило закинуть удочку — и можно было выловить сома, причем довольно крупного. Но при этом путешественники постоянно были начеку и, прежде чем продолжить путь, высылали кого-нибудь на разведку. Индейцам они по-прежнему не доверяли. И даже когда слухи о трех якобы убитых краснокожими поселенцах не подтвердились (на самом деле погиб только один, да и тот утонул, пытаясь перебраться через реку вброд в неудачном месте), бдительности никто не потерял. Однако индейцы вели себя подчеркнуто дружелюбно (по пути Вашингтон повстречал еще одного старого знакомого — Киашуту, который подарил белым четверть туши бизона и даже перенес свою стоянку дальше по реке, чтобы не слишком долго задерживать их обрядами гостеприимства). 1 декабря Вашингтон вернулся домой, где его не было «девять недель и один день».

В Маунт-Верноне он застал Джеки и, поговорив с ним, убедился, что в голове у шестнадцатилетнего юнца не учеба, а только собачьи бега и стрельба из ружья; все перемены свелись к тому, что теперь он больше внимания уделял своему костюму и внешнему виду, хотя раньше это его мало занимало. Отправляя пасынка обратно в Аннаполис, Вашингтон написал письмо Баучеру, связывая с ним последнюю надежду на исправление нравов (сам он, видно, не был для Джеки авторитетом): «Сейчас он вступает в такой период жизни, когда ему необходимы дружеская помощь и совет (особенно в таком месте, как Аннаполис); в противном случае жар его страстей, вкупе с дурным примером, подаваемым прочими юношами, может заставить его отклониться от пути, на котором его еще могли удержать добродетель, невинность и манеры. Посему прошу Вас проследить, чтобы он ночевал только в Вашем доме или же в таких местах, относительно которых Вы были бы уверены, что на него не окажут дурного влияния; не позволяйте ему шататься по ночам в обществе людей, способных развратить его и направить по пути порока».

Ответ Баучера развеял последние иллюзии, если они еще оставались: «Должен признаться, я в жизни не знал столь праздного и удивительно сладострастного юноши. Можно подумать, что ему природой уготовано быть неким азиатским правителем». Оставалась единственная возможность держать Джеки в узде — отослать его лошадей обратно в Маунт-Вернон, лишив свободы передвижения, однако Марта резко этому воспротивилась.

Она по-прежнему души не чаяла в сыне и отмахивалась от предупреждений о том, что, балуя, портит его. Приехав домой на Рождество, Джеки отсрочил свой отъезд обратно в школу, чтобы вдоволь натешиться охотой, тем более что Баучер покинул Аннаполис и жил теперь не так далеко от Маунт-Вернона. Отчима он уверял, что потом засядет за книги, о чем тот и уведомил Баучера, попросив проследить, чтобы так оно и было. Вашингтон даже позволил себе дать кое-какие советы по поводу программы обучения: греческий — это, конечно, хорошо, но только если не идет в ущерб «более полезным» предметам: «Знакомство с французским языком стало частью благородного воспитания, совершенно необходимого человеку, намеревающемуся вращаться в широких кругах. Без арифметики не справиться с повседневными делами. Изучение геометрии и математики (в известных пределах) также полезно. Основы философии, естественных наук и т. д. — вполне желательные познания для джентльмена, но, как я уже сказал, я во всём полагаюсь на Вас и прошу лишь об одном: к какой бы науке Вы ни сочли нужным его приобщить, добейтесь от него прилежания, ибо ему в самом деле нельзя терять времени».

Сам Вашингтон не терял ни секунды: для осуществления идеи о бойкоте британских товаров он развивал мелкое производство в своих владениях. В 1771 году он начал получать доход от мельницы, выстроенной на ферме Дог Ран. Капитальное каменное строение в три яруса (камень по дружбе поставлял Джордж Уильям Фэрфакс из своих каменоломен) перекинулось через ручей. Кукурузную и пшеничную муку упаковывали в большие бочки и маленькие бочонки для вывоза в Англию, Вест-Индию и даже Португалию. Соседи тоже везли сюда свое зерно для помола — разумеется, не бесплатно.

Кроме этого, Вашингтон завел кустарное текстильное производство, снабжавшее домотканой одеждой рабов и производившее ткани на продажу. В Маунт-Верноне появилась и кузница, обслуживавшая соседей.

Деньги если не валяются на земле, то в буквальном смысле плывут в руки: Потомак просто кишел рыбой — шед, сельдь, окунь, карп, даже осетр водились в изобилии. Летом к вечеру река будто вскипала, когда сотни осетров одновременно выпрыгивали из воды. В верши попадало столько рыбы, что сам Вашингтон удивлялся. «В невод набилось много белорыбицы; в один прием вытащили около трехсот штук», — записал он как-то в дневнике. Каждую весну сельдь шла на нерест, поднимаясь вверх по течению. В апреле за один прием в сети поймали 100 тысяч сельдей.

Естественно, съесть всё это самим было немыслимо. Сначала рыбу солили и слали в бочках в Вест-Индию. Для этой цели Вашингтон обзавелся небольшой флотилией судов, включая вельбот и шхуну. Большую часть улова он продавал фирме «Карлейль и Адам» в Александрии; в мае 1771 года за один раз удалось сбыть 679 200 сельдей и 7760 шед. Но и здесь не обходилось без проблем: лучшая соль для обработки рыбы была в Лиссабоне, но британские власти принуждали колонистов покупать соль в Ливерпуле, хотя она и была ниже качеством. Вот и выкручивайся, как можешь.

Миссис Вашингтон не уступала в деловитости и предприимчивости своему рачительному супругу. Из лепестков роз гнали розовую воду; древесную золу собирали для варки мыла. Джордж любил говорить, что «виргинские дамы гордятся качеством своего бекона», и Марта с особым удовольствием подавала на стол бекон и ветчину из собственной коптильни. Она надзирала за всеми работами, кухарками и швеями, а сама умудрялась целую неделю ходить в одном платье, не посадив на него ни одного пятна.

Единственной тучкой на горизонте оставалась судьба бедной Пэтси. Вашингтон выписал для нее из Лондона настойку опиума — говорили, что это весьма эффективное средство; но Марта, похоже, уже смирилась с тем, что дочь долго не проживет, и ее единственной надеждой оставался Джеки.

Тот всегда был подчеркнуто любезен и нежен с матерью и уважителен с отчимом. Полковник же толком не знал, как вести себя с пасынком: он признавался одному из друзей, что ему легче командовать солдатами, чем управляться с мальчиками. В июне Джеки снова подзадержался дома, и хотя отчим торопил его вернуться в Аннаполис и продолжить учение, ему пришлось смириться с этой задержкой, вызванной тем, что «мастеру Кастису» стирали и чистили платье в дорогу. Тем временем Вашингтон скрупулезно вел счета и подсчитывал убытки: за обучение Джеки надо было платить мэрилендской валютой, и он терял некоторую сумму при обмене. Вновь возникший вопрос о поездке в Англию опять уперся в денежную проблему, к тому же, «будучи практически последним представителем рода, он не должен подвергаться риску, которого можно избежать».