Принцесса и Ястреб - Ева Миллс

– Какого Мерлина ты так легко соглашаешься?

–Нуу, я просто хочу, чтобы мы побыстрей закончили с разговорами и продолжили целоваться.

– Да чтоб тебя, дикая ты девка, я серьезно!

Поцелуи откладываются, ясно как день. Со вздохом я села на кровати. А говорят, это женщины пиздят без памяти.

– Кай. Я не идиотка. Я понимаю, что у тебя проблемы с контролем и меня это не пугает.

– Что, блядь, у меня?

– Проблемы с контролем, – терпеливо пояснила я. – Ты никому не доверяешь и должен постоянно быть в курсе всего, что происходит и чувствовать, что можешь влиять на ход событий. Видимо, у всех людей, на чьих плечах лежит ответственность за судьбы других, есть такая особенность. Веледа точно такая же. Но я – я не марионетка, а ты не мой кукловод. Я с тобой и пока я с тобой, я готова хранить тебе верность и доверять тебе свое тело, и мысли, и сердце, но я не готова всерьез обещать тебе, что никогда не буду с тобой спорить или никогда не подвергну себя опасности. Я нравлюсь тебе не в последнюю очередь потому, что у меня есть эти черты, которые ты хочешь изжить. С тобой никто никогда так не разговаривал, да?

– Никто никогда – выдавил он из себя.

– Ты привыкнешь, – пообещала я. – А теперь продолжим?

– Ты никогда мне не врешь. Обещай. Я не полезу к тебе в мысли – никогда больше – но обещай мне.

Это было действительно важно для него. И это было справедливо.

– Обещаю.

– Кто научил тебя делать массаж?

– Святая пизда девы Озера, все это было ради этого?

– Не только. Отчасти. Да.

– Ты ревнивый, безумный…

– Ястреб. Да. Кто?

– Ты. Был. У. Меня. Первым. Какие у тебя могут быть сомнения насчет других мужчин?

– Ты не поверишь, сколь много можно сделать с женщиной, не лишая ее девственности.

– Что, например? Какие-то экзотические поцелуи, о которых я не знаю?

Ястреб вдруг смутился.

– Ээм. Да. Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Просто если были другие мужчины, я должен знать.

Я устало вздохнула. Он думал, что какой-то особенный, но на самом деле ничем не отличался сейчас от всех тех ревнивых юнцов-собственников, пытавшихся учить меня жизни на свиданиях. Первых и последних.

– Никого не было. Клянусь. Много, очень много свиданий и еще больше поцелуев. Ласки до пояса. Не больше. Никого, с кем хотелось бы большего. Массажу научилась в колледже. Свет в пансионе гасили рано и долгими вечерами нечего было делать, как рассказывать истории и трогать друг друга. И, предвосхищая вопрос в твоих глазах, да, я целовалась с девушками и даже больше, да Мерлин побери, а с кем было целоваться в семнадцать лет, когда вокруг одни монахини-синие чулки? – но для всех нас это было несерьезно, чем-то вроде тренировки перед настоящими отношениями… Ты удовлетворен?

Принц осоловело кивнул.

– Более чем. Да. Мне многое надо переварить.

– А теперь мы можем наконец-то снова начать заниматься тем, чем начали? Иначе я вообще не понимаю, зачем мне с кем-то встречаться, когда…

– Ах, не понимает она, – Кай пришел в себя и перехватил инициативу, подмяв меня под себя. – Ну, для начала предлагаю на деле выяснить, чему ты там научилась в колледже после уроков…

И мы наконец-то перестали разговаривать.

Валет пик

Королева была бесстрашной женщиной. Никого и ничего никогда не боялась, смеялась в лицо опасности. Машины, самолеты, соревнования – вот что было ее страстью.

Леди Аалия была безупречна – и ее обожали.

Когда она трагически погибла, на похороны пришел весь Керман. Птицы всех мастей от Сов до Соколов-изгоев плакали, не скрывая скорби.

Кай ненавидел всех.

По сравнению с Аалией отец казался скучным. Обычным. Твердил о правилах, заставлял зубрить математику, географию, родословную царских гнезд Кермана и на завтрак овсянку.

Но именно отец помог ему не сломаться в те первые месяцы после маминой смерти. Начал учить открывать и закрывать свое сознание – гораздо раньше, чем положено по протоколу, но ни один из них ни за что бы не отказался от тех вечерних часов вместе, которые они проводили за сложной, выматывающей учебой. Каю все давалось тяжело: раз за разом, выкашливая свои внутренности в специально подставленный тазик, он умывался соплями и слезами и клялся, что больше никогда не согласится на это, но проходила ночь, сменялся день и все повторялось.

Эти занятия прогоняли кошмары.

Первое время, когда во сне он был особенно беспомощен, король охранял его сны – отгонял преследующий сына призрак прекрасной женщины с глазами, неотвратимо затекающими кукольным стеклянным светом. Ее искривленные губы шептали ты виноват, виноват, виноват, и только неустанное присутствие стражника позволило юному принцу не скатиться в безумие.

Кошмар начинался всегда одинаково.

Аалия врывалась в его комнату для занятий, как рассвет, и расцеловав короля Астора в макушку, нос, губы – люблю, люблю, дорогой, хватала сына за руку и с криком – мы на речку, вернемся поздно – увлекала за собой.

Король никогда не мог ни в чем отказать ненаглядной жене и только качал головой: чертовка, опять прервала урок.

Они похищали на кухне еду – именно похищали, так было веселее, чем просто попросить корзинку для пикника, забрасывали ее в машину и мчались, не снижая скорости на поворотах, на обрыв. Там, в ветвях раскидистого вяза, было "их место". По сумасшедше-гениальному проекту королевы было сконструировано гнездо – удобное укрытие как раз для двоих.

Он, тринадцатилетний мальчишка, на всю жизнь запомнил, сколь невозможно красиво выглядела тогда мать: в цветастой косынке и развевающемся платье в горох, в черных очках и с сигаретой в безупречно накрашенных красных губах, слишком громко смеющаяся, слишком много пьющая вина, слишком пошло шутившая низковатым хриплым голосом, Аалия была для него богиней, королевой, идеалом. Они ели сыр и помидоры, и она рассказывала ему неприличные истории, и Кай, набивший рот едой, не удержался, прыснул от смеха и сок от томатов забрызгал его, попал на светлое платье матери.

Аалия посмотрела на испорченный наряд, одернула юбку и, глядя вдруг куда-то внутрь себя, сказала: надо застирать.

А потом прыгнула.

Король никогда не простил ее за это. Каждый раз, карауля ее в голове у Кая, он испытывал не скорбь при виде погибшей любимой жены, а дикую, животную ярость раненного животного: как ты посмела сделать это на глазах нашего сына, тварь, как ты посмела внушить ему, что он сделал что-то не так.

Кай прыгнул за ней не раздумывая, и при мысли о том, что мальчик не погиб только благодаря провидению, старый Ястреб клекотал от еле сдерживаемого гнева: на фантастическую, великолепную, но напрочь безумную жену, на себя, за то, что в любовной горячке был слеп так долго ко всем увещеваниям, что стало поздно, навсегда поздно.